— Кушать будешь? — обернулся на пленника Ахмет и тут же, не дожидаясь ответа, мотнул головой в сторону Кириана: — Эй! Помоги Наследнику поесть!
Бард могучим усилием сглотнул непрожеванный кусок, отложил хлеб с сыром — колбасы на нем отчего-то не было — и потянулся к наваленным в середине салфетки продуктам.
— Я… не буду… — разлепив спекшиеся губы, просипел ренегат и почувствовал, что перед глазами всё плывет, а голоса доносятся словно волны — то наплывая, странно увеличиваясь в громкости, то откатываясь и почти затухая.
Лицо горело. Дышать было трудно. Странно, что в июне в горах стоит такая жара…
— По-моему, у него температура поднялась, — озабоченно нахмурилась принцесса. — Надо дать ему хины. Кириан, принеси мешок!
Бард безропотно отложил компоненты несостоявшегося бутерброда, поднялся и пошел к куче багажа.
— Да побыстрее ты, черепаха сонная! — раздраженно пристукнула кулачком по коленке Эссельте.
Гвентянин прибавил шагу, торопливо выкопал из кучи сумок и кулей замшевый мешочек принцессы и так же быстро вернулся.
— Воды подай, — не поднимая головы от серебряного мерного стаканчика, буркнула принцесса, и Кириан так же молча кинулся выполнять приказ.
Когда всё было готово, Эссельте с деревянной кружкой наперевес при поддержке Олафа и Ахмета двинулась на приступ пациента.
Анчар пробовал обороняться, но по крайней мере половина содержимого кружки оказалось у него сначала во рту, обжигая немыслимой горечью, а потом и в желудке.
Гвентянка удовлетворенно кивнула и с решительностью планирующего кампанию полководца заявила:
— Покормим через полчаса, потом летим дальше.
— Но полчаса, не больше, — недовольно покачала головой Серафима.
— Не понимаю, куда ты спешишь, — пожала плечиками Эссельте. — Ведь до даты еще… сколько? Дня три? Четыре? А эта треклятая туча, которая на горизонте, уже совсем близко! Зачем спешить и напрягаться, если можно спокойно добрать точно в срок?
— А если опоздаем? — с сомнением пошевелил кистями Масдай.
— Мы в тебя верим! — улыбнулась ему принцесса. — Ты за это время до города и обратно успеешь слетать десять раз, если захочешь!
— Ну… — польщенно протянул ковер. — Конечно, успею.
— Вот видишь! Ты — чудо науки магии, стрела, без устали несущаяся по Белому Свету, луч солнца во тьме нашего путешествия! — благоговейно погладил его по мохеровой спине Ахмет, поднял глаза и сердито уставился на менестреля. — Чай заварился?
— Да… наверное… ваше величество… — склонил голову музыкант.
— Ну и отчего тогда мы до сих пор сидим без чая, о ходячее недоразумение загадочного Гвента? — мученически воздел очи горе шатт-аль-шейхец.
— Сейчас всё сделаю.
— Мало ты его школишь, о нежный цветок снежного Севера! — с укоризной покачал головой калиф, глядя на принцессу. — Ох, мало… Боюсь, что твоя доброта, сияющая подобно лунному свету на покрытых росой лепестках жасмина, только портит этого лакея.
— Он не лакей, — вздохнула она с таким выражением лица, словно лакейство было для Кириана недостижимой вершиной карьеры. — Он всего лишь обычный музыкантик, и отец навязал его мне только потому, что из придворных в тот момент никого здорового больше не оказалось. Хотя, кажется, я про это уже рассказывала.
— Да, — с достоинством кивнул Ахмет. — Но если бы я знал, что он так неразворотлив и недогадлив, то попросил бы оставить его в Шатт-аль-Шейхе и взял своего слугу.
Эссельте, словно недоумевая, отчего она именно так и не поступила, окинула задумчивым взглядом менестреля, суетливо извлекающего кружки из мешка, и пожала плечами:
— Наверное… он… напоминает мне о доме.
— Не смею в таком случае возражать, о луноликая дочь Гвента, — склонился в галантном полупоклоне калиф. — Если бы бешеный гиперпотам напоминал тебе о доме, я охотно терпел бы даже его!
В этот момент кувшин с водой, в недобрую минуту оказавшийся рядом с ногой Кириана, упал и, выплюнув пробку, разлил своё содержимое по каменистой земле и салфеткам.
— Гиперпотам не был бы таким неуклюжим и бестолковым! — оглушительным басом расхохотался отряг.
Музыкант вздрогнул, словно от пощечины, но не проронил ни слова и продолжил готовиться к чаепитию.
Аристократы, расположившиеся в вальяжных позах вокруг почти догоревшего костерка, улыбались и тихо беседовали, а миннезингер, превратившийся в лакея, молча разливал по кружкам и разносил дымящийся чай.
Агафон, всё это время не спускавший глаз с ренегата, окликнул Эссельте:
— Чаем его попоить можно?
Гвентянка по-профессорски поджала губки.
— Ну если только сладким…
— Киря, еще кружку и сахару насыпь! — приказал чародей.
Менестрель потянулся к худосочному мешочку на импровизированном столе.
— Да он пустой! Другой возьми! — раздраженно приказала Эссельте.
Музыкант порылся в сумке — в одной, в другой — и снова потянулся к почти пустому мешочку.
— Здесь еще есть кое-что, ваше высочество, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд принцессы. — А другого нет. Это… последний.
— Последний?! — капризно оттопырил нижнюю губу калиф и воззрился на принцессу. — Так отчего же эта диковина гвентянского берега не купила еще?! По его вине мы должны пить чай без сахара?!
— Кириан… — терпеливо вздохнула Эссельте.
— Я… забыл… то есть, не знал… ваше высочество…
— Не знаю, как ты еще собственную голову не забыл, — съязвила Серафима, отрываясь от кружки. — Балалайки свои так сложил…
Бард стиснул зубы так, что желваки заиграли, но снова промолчал.
— Ну хорошо. Сыпь из этого. Тогда сам будешь пить без сахара, — махнул рукой Олаф, и бард принялся яростно размешивать твердые белые кубики сахара в горячей воде.
— Сахар для памяти вреден, — ухмыльнулась Сенька.
— А пока мы допиваем, сыграй нам, — приказала Эссельте.
— Что ваше высочество и ваши величества желают услышать? — передавая кружку Агафону, спросил он.
— Ну… что-нибудь классическое, может? — пожал плечами Иванушка.
— О Гвенте? — предложила гвентянка.
— Про войну! — приказал отряг.
— И природу, — выразил желание чародей.
— Не очень длинное, — уточнила Серафима.
— И негромкое, — попросил Иван.
— Но повеселей, — посоветовал Масдай.
— И лиричное, — решила Эссельте.
— Как прикажете, ваше высочество, — отодвинув свой чай, давно остывший и так и не тронутый, менестрель извлек из кучи инструментов лютню, быстро настроил, опустился на землю, откашлялся торопливо и затянул:
