Только Сенькино проворство уберегло фарфоровую вазу на пьедестале между окнами от скоропостижной гибели, а их отряд — от такого же скоропостижного обнаружения.
— Ты смотри глазами-то, куда граблями машешь!.. — ласково попеняла она ему, поднимаясь с пола в обнимку с кусочком, едва не превратившимся в осколки, древней вамаясьской культуры.
— Понаставили тут всяких склянок!.. Хапуги…
Горя не столько от возмущения, сколько от смущения, отряг осторожно, чтобы не задеть ненароком еще чего-нибудь, легко роняемого и разбиваемого, в изобилии расставленного по длинному узкому коридору, прижался широкой, как простенок между окнами спиной к противоположной стене.
— Может, тебе лучше снаружи остаться? — сочувственно сравнил ширину коридора и плеч королевича Иванушка. — Пока не поздно?
— Сидя на ковре, кольцо не найдешь, — с тоской кинув последний взгляд на Масдая и устроившегося на нем Адалета, проговорил Олаф, и решительно двинулся направо, бормоча что-то себе под нос — то ли ругательства в адрес фальшивых пророков, то ли имя кольца.
— Граупнер!.. — негромко позвала и Сенька, прислушалась, и зашагала легкой неслышной поступью налево.
— Что-то темнеть стало… Луна, что ли, прячется… — пробормотал Иванушка, снова потер глаза, и присоединился к жене.
— Граупнер!.. Граупнер!.. Граупнер!.. — разносились их призрачные шепотки как пугливое эхо сначала по коридору и безлюдным[42] комнатам третьего этажа, потом по гулким анфиладам второго, отражаясь от сотен и тысяч статуй и статуэток, гобеленов и ковров, ваз, вазонов и вазочек, картин и зеркал, полок с драгоценными безделушками и шкафов с не менее драгоценной посудой.
— Граупнер!.. Граупнер!.. Граупнер!..
Ответа не было.
Завернув за угол, Иванушка внезапно почувствовал, как что-то твердое ударило его в живот, сбило с ног, повалило ничком на ковер, накрыло сверху…
— Ты чего, с ума сошел?!.. Прекрати немедленно!!!
Испуганно-возмущенный Сенькин голос метнулся к сражающемуся врукопашную не на жизнь а насмерть царевичу.
Тот замер.
— Ты, через пень твою в коромысло, вообще глядишь, куда идешь?!.. Ну, я понимаю, тот олух вазу смахнул, но как можно диван не заметить, который у тебя поперек дороги стоит?!..
— Диван?.. Где диван?..
— Был перед тобой… Теперь — на тебе… Не видишь, что ли? — ворчливо отозвалась царевна.
— Не вижу… — растерянно пробормотал, выбираясь из-под напавшего на него сына кушетки, лукоморец. — Как на второй этаж спустились, так все словно пропадать перед глазами стало…
— Погоди, Вань, у тебя со зрением всё в порядке? — при звуке растерянного мужниного шепота сердце Серафимы ёкнуло.
— С таким или ночным?
— Хоть с каким!.. Ну?..
— Луну на улице вижу… А зелень пропала. Ночь кругом, как ночь… Может, это какое-нибудь охранное проклятие?..
— Не охранное, а хранительное, — сурово вынесла приговор Адалету и его искусству Серафима.
Других версий у Иванушки не было.
— Ладно… Тогда я сейчас доведу тебя обратно на третий этаж до Масдая, пока ты на себя какую- нибудь стену не обрушил и весь дом не перебудил, а сама потом проверю первый.
Иванушка набрал было полную грудь воздуха, чтобы возразить, но подумал, как следует, и неохотно согласился.
Если бы не дар-эс-салямский ковер с ворсом до щиколоток под ногами — его и диванчика — то обитель богов стояла бы на дыбАх уже сейчас.
Второй раз испытывать удачу у лукоморца настроения не было.
— Да ладно. Я сам дойду, — вздохнул он. — В какую сторону?..
— Ага. Дошел ты уже сам… — начала было Сенька, но вдруг дернула за рукав супруга, и тот послушно застыл, не закончив шага. — Стой!.. Кто-то идет…
— Не видно… — опустил зависшую в воздухе ногу на ковер и почти беззвучно пожаловался ей на ухо Иванушка.
— Зато слышно! Тс-с-с-с!.. Прижались к стене!..
Она оттащила его с середины зала и толкнула за резную горку, уставленную хрусталем, фаянсом и подписными изданиями, величиной с настоящую гору.
Лукоморцы присели, прижались к гобелену, изображающему толстого скучающего лебедя на заросшем камышом лесном пруду, съежились, и замерли.
С противоположного конца анфилады комнат до их слуха донеслись тяжелые, неровные, то и дело останавливающиеся шаги, будто человек[43] к чему-то прислушивался, или кого-то искал.
Шаг, другой, третий…
Остановка…
Снова шаг… и еще… и еще два…
Пальцы Серафимы сомкнулись на рукоятке меча, словно старались расплющить ее.
— Сиди тут… — прошевелила она губами в самое ухо мужа, и осторожно, миллиметр за миллиметром, выглянула за угол серванта.
Метрах в пятидесяти от них, поводя перед собой руками с растопыренными пальцами, будто выполняя упражнение «ножницы», медленно продвигалась вперед двухметровая фигура с габаритами одного из шкафов Фреев.
Прошагав еще метров пять, фигура задела рукой за стену, отгораживающую один зал от другого, пощупала ее, и вдруг повернула налево и стала не спеша уменьшаться в росте.
Спускается по лестнице?..
Царевна перевела дух.
Скатертью дорожка…
Или палас?
Или что там у них на ступенях постелено?..
Интересно, кто бы это мог быть?
Какой-нибудь ночной страж дворца, или…
— Олаф!.. — с облегчением выдохнула Сенька, поднялась на ноги и потянула за собой Ивана. — Забодай его кобыла… Это ж был Олаф! Вниз спустился.
— Сеня?.. — отчего-то встревожился Иван. — А как он шел?
— Ногами? — не дошло поначалу до супруги, но через мгновение она охнула и прихлопнула рот ладошкой с отпечатавшимся на ней узором рукояти меча. — Ядрена кочерыжка!!!.. Идиот!!!.. Вань, сиди тут, никуда не ходи, я сейчас!!!..
Бежать по лохматому шедевру дар-эс-салямского ковроткачества, маневрируя вокруг канапе, кушеток, кресел, столиков и прочих статуй, выполнявших, похоже, роль минного поля для незваных ночных гостей, было все равно, что мчаться в лесной чащобе по сугробам и бурелому, но царевна сумела преодолеть оставшиеся полсотни метров всего за минуту.
Лестница слева раскрылась перед ней во всем своем безвкусном — и безлюдном — великолепии.
«Олаф?» — едва не выкрикнула — шепотом — она, но вовремя прикусила язык, положила руку на перила, и молча понеслась вниз.
Достигнув последней ступеньки, она прижалась к стене, присела на корточки, глянула быстро и настороженно налево, направо…
Метрах в двадцати он нее по коридору неуверенными спотыкающимися шагами ковыляла громадная фигура отряга, размахивая руками и бормоча имя пропавшего кольца.
