дрыхнет, то сочиняет очередную балладу по случаю, ибо случай без баллады подобен безалкогольной водке, как сказал премудрый Гарун аль-Марун.
Но ни за могучей кучкой, ни слева от нее, ни справа Кириана не оказалось тоже.
Увидев растерянную физиономию возвращавшегося калифа, Эссельте, бледная и встревоженная, с обрывком менестрелевой рубахи, залихватским тюрбаном намотанным вокруг головы, кинулась на поиски сама, расталкивая воинов и то и дело выкрикивая имя миннезингера. Через несколько секунд, сбиваясь с ног собственных и время от времени сбивая других, пропажу искали уже все. И даже Змиулания, пробужденная от дремы, приоткрыла один глаз из шести и обозрела им окрестности на предмет потерявшихся на ровном месте пиитов — хотя бы одного.
Пиитов, как она отчего-то и предполагала, в окрестностях не нашлось, но зато обнаружилось нечто маленькое и холодное под ее сложенным крылом.
Крыло удивленно приподнялось, утомленный взор Змеи встретился с крошечными глазками жабы… и все остальные очи моментально распахнулись, как створки ставней поутру.
— Ты человек?!
Жаба потупилась, и если бы анатомия позволяла, втянула бы голову в плечи.
— Что там? — шестое чувство волоком подтащило взбудораженную принцессу к Змее.
— Тут какая-то мерзкая магия… — нахмурилась Змиулания.
— Где?! — уловив лишь слова, но не их причину, Сенька с мечом в руке была тут как тут.
— Вот, — змеиное крыло осторожно выковыряло из-под змеиного же бока забившийся туда бурый комочек и предъявило на всеобщее обозрение и опознание.
— Откуда здесь лягуша? — недоуменно моргнула Сенька и тут же нашла единственно возможное объяснение. — Точно, колдовство. Причем мерзкое. И с бородавками. А ну-ка мы ее сейчас… — острие царевниного меча подплыло к остолбеневшему земноводному.
То схватилось лапками за грудь и хлопнулось в обморок — бледным пузечком и оранжевыми подгорловыми пятнышками к небу.
Точь-в-точь как человек.
Жаба…
Человек…
Жаба…
Человек…
Жаба…
Словно…
Недоброе подозрение вспыхнуло в душе принцессы, она расширила глаза и затрясла головой, отказываясь признать его реальность, в панике глянула на подругу — и в ее недоверчивом взгляде нашла подтверждение своим самым ужасным страхам.
— Не может быть… — белая, как все меловые копи Гвента, одними губами прошептала Эссельте.
— Киря?.. — растерянно вытянулось лицо Серафимы.
— Где Киря? — резко сменил курс пробегавший мимо отряг.
— Вот!.. — трясущимся пальцем гвентянка указала на слабо подрыгивающую лапками жабу, лежавшую на крыле Змиулании, словно на предметном столе натуралиста.
— Это такая шутка? — сдвинул рыжие брови конунг.
— Какая шутка!!! — воздев руки к стремительно светлеющему утром небу, возопила принцесса. — Он превратился!!! Помнишь клятву в пещере? Так вот!!! Не знаю, как, но она сработала! Иначе отчего?!
На крик и драму быстро собрались зрители[261].
— А… ты уверена, что это именно Кириан? — взволнованно закусил губу лукоморец.
— Уверена!.. — слезы брызнули из глаз Эссельте. — Что нам делать?! Адалет?.. Адалет!
Но старый маг, равно как и чародеи помоложе, спал беспробудным сном окончательно измотанного, выжатого и обессиленного, нарушить который сейчас не смогло бы и третье пришествие Гаурдака.
— Адалет… Кириашечка… — рыдая, гвентянка сгребла земноводное с подноса-крыла и прижала к груди, щедро орошая коричневую голову потоком слез.
— На вот, заверни, а то бородавки пойдут, — заботливо оторвал от края рубахи лоскут и протянул ей Олаф.
На заплаканном личике принцессы отразился такой ответ, он же совет, он же указание направления, куда следовало пойти самому отрягу, что тот заалел, как майское утро, и спешно бросил тряпку под ноги.
— Сима… что теперь делать?!.. — отчаянно хлюпнула носом гвентянка.
В памяти царевны всплыли некие события двухмесячной давности.
— Ты его любишь? — строго спросила она подругу.
— Д-д-д…н-н-н… то есть, как?
— Как поэта, — сурово ответствовала Сенька.
Эссельте перестала всхлипывать и честно задумалась.
И так же честно ответила:
— Нет.
— А как музыканта?
Новый раунд задумчивости.
— Спроси еще что-нибудь?
Царевна покосилась на пришедшую в себя жабу, вздохнула и проговорила:
— Поцеловать сможешь?
— Кого? — растерялась принцесса.
— Его, — кивнула на клятвопреступника Сенька.
В толпе громко гыгыкнули.
Олаф цыкнул страшным голосом, и смех из открытой перешел в сдавленную форму.
— Помнишь, я тебе рассказывала? Как всё началось? — не обращая внимания на реакцию атланов и не вдаваясь в подробности, заговорщицки прищурилась Серафима.
— А-а-а… Ага.
— Ну и?
Эссельте нахмурилась, задумалась на несколько секунд, поджала губы, мимоходом пожалев про выброшенную Олафом тряпку, и решительно чмокнула замершее земноводное в макушку.
Ничего не произошло.
— И как скоро?.. — вопросительно уставилась на подругу гвентянка.
Сенька, так и не дошедшая в свое время до этой части ретро-трансформирующего заклинания, неуверенно пожала плечами.
— Н-ну… по идее, сразу должно сработать.
— И чего не работает? — немного брюзгливо уточнила Эссельте.
— Н-ну… — снова протянула царевна. — Может, ты его не туда поцеловала?
— А куда надо?
— А куда есть?
Показалось им, или передняя часть жабы приобрела красноватый оттенок?
— Ну… — задумчиво протянула царевна. — В спинку? В пузечку? В…
Жаба стала полностью буро-малиновой. Приблизительно в такой же цвет окрасилась и принцесса.
— Да что ты себе про меня позволяешь!.. — взвилась она.
— Ну не хочешь — не целуй, — обиженно повела плечом Серафима. — Это же твой придворный.
— А тебе он что, совсем-совсем не нравился? — в голубых очах Эссельте блеснули хитринки.
— В смысле как? — насторожилась Сенька — и Иван.
— Как поэт, — поспешно проговорила гвентянка. — И как музыкант. И вообще — как товарищ.
— Как товарищ… ну… — автоматически пропустив первые два вопроса, царевна задумалась. — С ним весело было. Иногда. Когда он всех не раздражал. И не подковыривал. И не брюзжал. И не пел. А к чему это
