акцентуация Ярослава могла способствовать созданию уютного для них двоих климата. Скажем, будь на месте Ярослава его отец Владимир с ярко выраженным стремлением к доминированию, неизбежное подавление Ирины привело бы к негативно наэлектризованной атмосфере напряженного и, скорее всего, безрадостного сосуществования. Кроме того, обретя потомство, а также ощущая себя хозяином громадных земель, а значит, и патриархальным распорядителем всего заключенного в рамки государства, в том числе судеб сыновей и дочерей, Ярослав достроил собственный мужской психотип, укрепил те его места, которые могли в экстремальных условиях обнажить очевидные слабости несовершенного мужчины. Многочисленные династические браки и перетасовка колоды европейских правителей придали образу Ярослава харизму настоящего колдуна, распространившего власть едва ли не на половину цивилизованного мира, что существенно сгладило память о том худосочном, подавленном поражением жестяном князьке, отчаянно искавшем поддержки у заморских друзей. Ирине стало вполне уютно находиться в тени мужа и влиятельного в Европе потомства. Впрочем, ей было чем гордиться: в преобразовании князя Ярослава ее заслуга была наиболее весомой после его собственного желания измениться.
Ирина не только оставалась последовательной и верной подругой в сладостные минуты побед, но и всякий раз помогала мужу пережить горечь поражений, которых на его долю выпало все же больше, чем побед. Отважная, как амазонка, она всегда была рядом, наполняя сомневающегося Ярослава уверенностью в силе и справедливости начинаний, вселяя в него новую энергию. Воздействие Ирины носило далеко не только характер психотерапии. Одним из наглядных эпизодов стало ее поведение после полного поражения дружин Ярослава в борьбе с братом Мстиславом, сидевшим в Чернигове. Летописцы обращают внимание на любопытную деталь: исход боя решила личная храбрость князя Мстислава, тогда как вследствие яростного натиска Ярослав и его коллега по оружию, предводитель варягов Якун, первыми постыдно бежали с поля боя. Ирина с мужественным спокойствием пережила позор мужа на поле брани. Она успокоила его и, вселив веру в новую победу, помогла собрать войско, причем привлекла для этой цели и воинов своего старого покровителя Регнвальда, управлявшего в то время Ладогой. К счастью для воинов, кровопролития удалось избежать: Ярослав был действительно непревзойденным дипломатом и не зря получил прозвище Мудрого. С братом они договорились об условиях княжения: Ярослав остался в Киеве, Мстислав – в Чернигове. Случай, определенно типичный для отношений князя и княгини; исповедуя известное разделение ролей, Ирина следовала за ситуацией, поступала сообразно обстоятельствам, не считая зазорным выходить на поле мужской деятельности, когда мужу угрожала опасность, превращаясь из женщины-жены в женщину-мать.
И Ярослав, по всей видимости, искренне полюбил жену. Совместная жизнь оказалась насыщенной множеством проверок надежности партнерши, и князь мог не раз убедиться, что в лице Ирины судьба преподнесла ему самый лучший подарок из всех, на которые он мог рассчитывать, с той оговоркой, конечно, что сделать жену союзницей, подругой и соучастницей ему удалось собственными усилиями. Но и достигнув величия, Ярослав Мудрый не разучился выказывать благодарность своей жене. Время подтвердило, что оба были достойны друг друга. Князю, проникшемуся духовными ценностями, также были чужды черты грубого воителя; этот образ как нельзя лучше соответствовал роли почтенного главы семейства и державы. Он был чуток к жене и детям, но относился к Ирине без того налета опасения, что присутствовал у императора Августа по отношению к Ливии. В нем не было и цинично-снисходительной черствости Чингисхана, с которой многоженец относился к своей «главной» жене Бортэ. Постепенно растущая в нем духовность, подкрепленная негативными воспоминаниями об ужасных отношениях отца и матери, позволила отказаться от мысли о второсортности женщины. Если для Владимира Рогнеда оставалась привлекательной и темпераментной самкой, Ирина для Ярослава была прежде всего безупречной подругой и отзывчивой спутницей на суровой тропе жизни. Окутывающее, как шаль, обаяние ее духовности сделало его сильным правителем, позволило верно расставить акценты в развитии государственности, взяться за развитие интеллектуальной составляющей своего народа. Конечно, он самолично принимал все решения, блистал великолепием авторитетного властителя, мужа и отца благородного семейства, но его легендарная сила духа незаметно, но постоянно поддерживалась скромно стоящей рядом женщиной. Только он знал об этом и ценил эту величественную роль дорогого его сердцу человека. Словно в подтверждение своих чувств Ярослав Мудрый посвятил своей жене обитель умиротворения, специально построив в ее честь монастырь святой Ирины. В честь же своего небесного покровителя князь велел рядом возвести монастырь святого Георгия – в крещении сам Ярослав назывался Георгием. Два храма, два вместилища высокой духовности, играли роль священных символов, оставленных потомкам, предметно свидетельствующих и напоминающих о существовавшей возвышенной связи мужчины и женщины, красиво прошедших общий для двоих путь. Отблеск этого огня учил его сыновей новому отношению к женщине, отличному от языческого.
В чем все-таки главный секрет успеха взаимоотношений этой пары, в которой при глубинном исследовании можно было бы наверняка обнаружить и множество несоответствий? Наверное, если бы такой брак имел место в XX или XXI веке, его состоятельность была бы более чем сомнительной. И не столько вследствие усилившейся свободы женщины и уменьшившейся патриархальной власти мужчины, сколько в силу тающего желания людей приспосабливаться к ситуации, ослабленного умения руководить жизнью вокруг себя. Поэтому история Ярослава и Ирины многим не показалась бы сейчас впечатляющей, как какая-нибудь легенда о страстной любви. Но успех сомневающегося в себе новгородского князя и решительной шведки в том и состоит, что единственно возможный путь по лезвию истины ими был пройден без крови на обнаженных стопах, без стона и с неугасимым желанием оставить свой след на песке вечности. Торжество пары проявилось в таланте каждого с блеском сыграть доставшуюся ему роль, сосредоточив при этом максимальные усилия на заполнении пропущенных букв в словах «любовь», «уважение» и «счастливый союз». Пространство сомнения посредством труда и взаимного стремления к семейной гармони стало пространством понимания; область тумана и облачности превратилась в место, где всегда можно купаться в лучах теплого солнца. В конце концов роли оказались правильно разделенными: Ярослав взялся за укрепление нравственных устоев на славянских землях, используя могучую силу религии и административный ресурс государства; Ирина приняла на свои плечи бремя ответственности за потомство. При этом Ирина сумела убедить мужа, что жизнь жены-затворницы в княжем тереме лишена для нее смысла; и через много лет после свадьбы она принимала участие в решении вопросов государственной важности, присутствуя если не на официальных переговорах, то на доверительных беседах, в ходе которых и принимались судьбоносные решения. Летописи указывают, что, к примеру, выдавая замуж свою дочь Елизавету за норвежского конунга Харальда Смелого, Ярослав и Ирина имели с ним долгий разговор по душам, в ходе которого учили, как строить внешнеполитическую деятельность и как обойтись без лишнего кровопролития с другими, также близкими ко двору Ярослава, правителями (с тем же Магнусом, сыном Олафа Святого, который фактически приходился Ярославу и Ирине приемным сыном).
Шесть сыновей и несколько дочерей – таков итог их семейной жизни. Вполне естественно, что годы не проходили без следа, оставляя трогательно-печальные отпечатки. Уже через десять лет после приезда на Русь природная красота Ирины померкла. Тот самый Олаф Харальдссон, некогда претендовавший на право создать с «прекрасноокой» Ингигерд семейный очаг, находясь в изгнании, провел некоторое время при дворе Ярослава и не удержался от оценки изменившейся внешности своей бывшей возлюбленной: «Некогда росло великолепное дерево, во всякое время года свежезеленое и с цветами, как знала дружина ярлов; теперь листва дерева быстро поблекла в Гардах». Но как саги приукрашивали действительность, так и субъективные летописцы могли искажать происходящее. Ведь если Ирина, родившая к тому времени троих или даже четверых сыновей, потеряла свою магическую привлекательность, почему тогда в тех же сагах историки находят утверждения о сохранившейся любви между нею и Олафом, об интенсивной переписке и обмене «драгоценностями и верными людьми». Скорее дело совсем в ином. За десять лет, которые Ирина провела подле Ярослава, произошла полная смена ролей. Если из победителя Олаф превратился в несчастного изгнанника, изгоя, лишенного былого величия, власти и любви, то некогда тщедушный Ярослав был на пути создания великого государства, окруженный сыновьями и дочерьми. Кажется, произошла и трансформация восприятия, психологический перелом в трактовке действительности самими участниками событий: из неуверенного и забитого, борющегося за выживание князька Ярослав не без влияния собственной жены превратился в преуспевающего, великодушного и могущественного правителя, и самой Ирине было чем гордиться. Поэтому боль сожаления незадачливого Олафа направлена
