корней, сказал Штерн. У мифов есть привычка обходить полный круг и возвращаться. А сильф будет навещать тень-под-землей, среди черных алмазов и рудных жил.
Август уже рисовал сильфа — тонкую, изящную фигурку с белыми волосами, стоящими дыбом, словно их раздувает ветром.
Так они изобретали этот мир в течение многих месяцев. Но, в отличие от других сказок Олив, эта должна была обрести плоть. Нужны были кулисы и задники, костюмы и туфли, прожектора, люки, подъемники, ветродуи и тайники, где спрячутся кукловоды. Август нашел средства, Олив уговорила Бэзила и Катарину Уэллвуд вложить деньги в постановку. Настал день, когда все они сели в бархатные красные кресла в зрительном зале «Элизия» и стали прослушивать актеров и актрис, пробующихся на роли эльфийских королев, крыс, гаторнов, сильфа и Тома.
И только тут Олив поняла, что Штейнинг собирается выпустить в роли Тома женщину.
Олив в те дни ходила словно пьяная от счастья и напряжения совместной работы. Ремесло писателя сопряжено с одиночеством, даже если пишет домохозяйка, урывая минуты от домашней работы, на краю обеденного стола. Олив прошла невообразимо долгий путь от шахты «Голдторп» в йоркширском угольном краю до этого дворца с золотом и красным бархатом, до смеющихся и серьезных товарищей, с которыми теперь работала. Она любила их всех и яростно сражалась с ними, когда они вели нить повествования не туда или брали порождения Олив и меняли их неприемлемым образом. Ибо она жила с этими тенями, в этом одиночестве, и любила и ненавидела их, и смотрела, как они идут своим путем и творят что хотят, ничем не скованные.
Олив не была настоящим драматургом. Она поняла это на прослушиваниях. Истинный драматург создает героев, в которых могут вселиться актеры. А сказочник создает призраки людей у себя в голове — автономными, завершенными.
Самое худшее на прослушиваниях — после первоначального шока, вызванного тем, что Тома будет играть женщина — была плохая актерская игра и неправильные интерпретации. Сюсюкающие барышни со сладкими голосками, у которых порывистый сильф становился слащавым. Гаторны, неуклюжие и глупые, играющие ради зрительских смешков и собственного самолюбия. Королевы теней, похожие на светских дам-декламаторш. Слишком крысиные крысы, чего в принципе трудно достичь. Была и противоположная проблема — хорошие актеры, искажавшие
Но хуже всего были женщины в роли Тома. Олив пыталась ругаться со Штейнингом. Он же пробует на роль Гаторна молодых мужчин, так почему не на роль Тома?
В пантомиме существуют определенные традиции, заявил Август Штейнинг. Олив воззвала к немцам. Они уклончиво сказали, что их постановка должна соответствовать многим традициям, от вагнеровской оперы до театра марионеток. В ней были элементы балета и элементы
Олив была из тех женщин, что придумывают персонажей и создания мужского пола. Отряд путешественников-под-землей: Том, Гаторн, саламандр, студенец — все мужского пола, как и гневная оторванная тень Тома.
Штейнинг сказал, что женщине лучше удастся тот элемент маски,
Олив не могла позволить себе ссору со Штейнингом.
Для прослушиваний они использовали сцену встречи Тома с Гаторном. Вереница разномастных пэкообразных мальчиков говорила то с женщинами, похожими на мальчиков, то с примадоннами. Олив, живущая словами, ориентировалась по словам. Она решила, что «Люси Фонтейн», наверное, сойдет, а «Глэдис Карпентер» окажется слишком толстой. Имя «Сильвия Саймон» внушало некоторые надежды, а «Дейзи Бремнер» и «Глория Гейхарт» звучали слишком по-девичьи или вообще нереально.
Все женщины были в юбках. У Люси Фонтейн оказался приятный чистый голос, а также заметная грудь и бедра. Олив закрыла глаза и стала слушать:
— Я потерялся, и боюсь, что не выйду отсюда живым. Я не знаю, куда иду, и тем более не знаю, как туда попасть. У меня есть этот огонек и плохая карта.
Вступали Гаторны:
— Тут не так уж плохо. Я здесь живу. В темноте хорошо, если ее понимаешь. Она полна неожиданных сокровищ.
Мальчики-женщины отвечали:
— Кто ты такой? Как ты тут живешь?
— В темноте можно видеть, когда глаза привыкнут. Некоторые твари светятся сами. Вот погоди, увидишь студенца.
— Я видел, как в отдалении что-то светилось и какие-то существа проносились мимо.
— Эта шахта полна духов. Одни — добрые или, во всяком случае, не злые. Другие — непростые. Третьи — просто злобные.
— Я не просил… посылать меня на поиски. Я хотел лишь порезвиться в полях.
На этом Штейнинг обычно кричал: «Довольно!» Олив пыталась сидеть с закрытыми глазами и только слушать голоса. Она многое узнала. Ее герой боялся сильнее и был менее храбр, чем большинство героев. У Глории Гейхарт, которая оказалась худой, был звучный голос, уверенное сопрано. Люси Фонтейн уловила точное сочетание мрачности, легкой веселости и дружелюбия.
— …боюсь, что не выйду отсюда живым.
Деловито, с достоинством, с отчаянием.
— Эта подойдет, — сказал Август. — Единственная, кто не переигрывает.
Они стали репетировать. Штерны работали над марионетками, куклами, саламандром, студенцом, угольным шаром. Штейнинг рисовал и перерисовывал декорации. Он репетировал с актерами в масках — Удушливым Газом, Угарным Газом, Гремучим Газом, Выжигальщиком в белой рубахе и со свечой на шесте. Он репетировал с летучими мышами, крысами, тенями и пауками. В пьесу добавлялись новые сцены, чтобы оживить действие. Сильфа — девятнадцатилетнюю девушку по имени Дорис Эмонд, выглядевшую на четырнадцать, — заматывали паутиной и снова разматывали. Материал паутины заменили на другой, чуть блестящий, в котором лучше играл свет. Поворотник, поднимавшийся над сценой, вдруг сломался и с лязгом остановился, перекосившись. Его починили. От некоторых марионеток — слишком маленьких или недостаточно эффектных — пришлось отказаться. Вольфганг Штерн делал и переделывал угольный шар. Занавес расписали черными папоротниками, черными стрекозами и черными чудовищными сороконожками. Напечатали программки. Постановка была готова. Штейнинг назвал ее «Том-под-землей». Олив не сказала Тому, что они адаптировали его сказку и взяли для героя его имя. Пока Олив работала над пьесой, она не думала про Тома. Имена героев приходят к писателям сами, и не позволяют себя менять, и оказываются фактами природы, как минералы, как растения. Они просто есть. Но теперь, когда настала пора сказать Тому о постановке, Олив подумала, что лишь другой писатель поймет вот это — про имена. А может быть,
