естественной истории.
— Не думаю, — ответил Том. — Я не люблю писать.
— Что же ты будешь делать? Чем бы ты хотел заниматься?
— Помнишь, на празднике Летней ночи нас спрашивали, кем мы хотим стать? А Флориан сказал, что хочет быть лисой и жить в норе.
— Ну?
— Ну и вот, я думаю, в этом что-то есть.
— Но раз уж ты не можешь стать лисой и жить в норе? — очень, очень небрежно спросил Джулиан.
— Не знаю, — ответил Том. Лицо его затуманилось. — Они все время ко мне пристают. Хотят, чтобы я пошел в Кембридж. Заставляют сдавать экзамены. И так далее.
— В Кембридже неплохо. Там очень красиво. И полно интересных людей.
— Тебе-то хорошо будет в Кембридже. Тебе люди нравятся.
— А тебе нет?
— Не знаю. Я просто не умею с ними обращаться.
Назавтра стало жарко. Они нашли реку, и Том сказал, что они будут купаться. Он сбросил рюкзак, разделся догола, аккуратно сложил одежду и положил поверх рюкзака. Потом вошел в волу сквозь прибрежные тростники. Джулиан сидел на берегу среди лютиков и смотрел, как зачарованный. Он подумал, что никогда не забудет этой картины: член Тома у волосатого бедра, когда Том нагнулся над стопкой одежды. Никогда не забудет очертаний этих бедер, раздвигающих буро-зеленую воду, которая вдруг стала глубже, так что Том погрузился и вынырнул снова, с водорослями, застрявшими, как конфетти, в густых волосах. Том был не только солнечный, но и загорелый. Везде, где солнце касалось этого тела, оно окрасило его красноватым загаром, на фоне которого проступали бледные волоски. V-образный узор на груди от расстегнутой рубашки, браслеты от закатанных рукавов на руках, градации золота — полосами, как у зебры — на икрах и бедрах.
— Давай же. Чего ты ждешь?
— Я на тебя смотрю.
— Нечего на меня смотреть. Зайди в воду, попробуй, какая она замечательная. Сверху горячая, а внизу холодная и липкая. Мне между пальцев ног набилась глина и мелкие рыбки. Иди же.
О, какое счастье было бы войти в него, думал Джулиан, раздеваясь и из осторожности приглаживая пальцами собственный член. Не верится, что он действительно почти ничего не знает, а похоже. Он должен бы быть ужасно скучным. И был бы, если бы не был так красив. Нет, это несправедливо, он дружелюбный, очень милый, что бы ни значило это бесполезное слово. Милый молодой человек. Но печальный, я чувствую, в глубине души он печален. Тем временем Джулиан сам заходил в воду — скрылись колени, потом смущавший его отросток. Том обрызгал Джулиана — издали, он всегда был так далеко — огромными радугами брызг, а потом поплыл вверх по течению, как форель.
— Я тебе покажу, где прячутся щуки, — сказал он. — Это так весело, ужасно весело.
— Да, — сказал Джулиан, стараясь получить хотя бы суррогатное удовольствие от воды. — Ужасно весело.
Когда они уже сидели на берегу и сохли, Том спросил:
— Какие твои любимые стихи?
— Тебе только одни? Я могу назвать десяток. Напрасно блеском хвалишься, светило. Сравню ли с летним днем твои черты. Ода греческой урне. Калибан о Сетебосе. А твои?
— Чем занимался великий Пан меж тростников у реки? Я могу сказать эти стихи наизусть. Я их очень часто про себя читаю.
— Скажи.
21
В Пэрчейз-хаузе дела шли все хуже и хуже. У Фладда и раньше бывали перепады настроения — он то целыми днями яростно работал бок о бок с Филипом, то несколько дней подряд просиживал в кресле, рявкая на Филипа, если тот спрашивал его о чем-нибудь или просил денег, и изредка замечая Серафиту лишь для того, чтобы сказать ей колкость. После отъезда Имогены Фладд немедленно погрузился в черную депрессию: он сидел, уставившись на портрет Палисси, или горбился, обхватив голову руками, словно она болела. Когда период спячки закончился, Фладд не вернулся к работе, но начал стремительно, никого не предупреждая, уходить из дома на болотистые равнины, без шляпы и без куртки даже в ветреные, мокрые дни. В один особо мрачный день он смахнул на пол целый лоток только что глазурованных горшков, бормоча, что это безобразные выкидыши.
Это была неправда, и Филип почти разгневался оттого, что пропало даром столько хорошей работы. Но Филип был проницателен и понимал, что может себе позволить, а что нет — и точно знал, что не может позволить себе сердиться на мастера или презирать его.
Но он пожаловался Элси, что дела идут все хуже и хуже. Оба знали, что он имеет в виду. Элси
