украшения. Мистер Фладд несколько загадочен — он, кажется, почти все время проводит в постели — надо полагать, Филип за ним присматривает. Мы надеемся попасть на выступление какой-то танцовщицы по имени Лои Фуллер. Здесь столько разной пищи для твоего воображения. Что до меня, кое-что мне действительно нравится: например, движущаяся мостовая, шербет в стаканчиках, русская диорама. Но иногда — кажется, почти всегда — мне гораздо больше хочется домой, чтобы сидеть в саду со стаканом лимонада и читать про Сильфа.
Проспер Кейн пришел в недорогой отель, где жили Бенедикт Фладд и Филип. Кейн обнаружил там Филипа, который сказал, что Фладд еще в постели и велел не беспокоить. Кейн сказал, что придется побеспокоить, причем немедленно. Фладд должен посетить выставку Лалика, а затем пообедать с Зигфридом Бингом в Pavillon Bleu,[46] и ему это прекрасно известно. Филип сухо ответил, что не осмелится потревожить Фладда.
— Зато я осмелюсь, — сказал майор Кейн. Он оглядел Филипа. — Как тебе Выставка?
Филип подробно рассказал о своем визите на выставку керамики и вытащил альбом, чтобы показать майору Кейну чудовищные часы.
— А что-нибудь, кроме горшков, ты видел?
— Я пока осматриваюсь, сэр. На жьенской выставке я завел себе друга, он француз. Не говорит по- английски. Он расписчик.
— Тебе нужно веселиться и расширять кругозор. Ты видел ювелирные изделия? А павильон Бинга?
— Нет.
— Бенедикт должен бы показывать тебе разные вещи. Я хотел познакомить кое-кого из здешних деловых людей с твоими работами. Ты можешь прийти и нарисовать для них что-нибудь. Если Фладд будет не в форме, ты мне понадобишься.
Бенедикт Фладд лежал под простыней, испещренной винными пятнами. Голову он накрыл длинной цилиндрической подушкой со змеиным узором.
— Пошел вон, — сказал он Кейну.
— Не пойду. Ты прекрасно знаешь, что сегодня обедаешь с Бингом. Вставай. Ты должен это сделать, хотя бы ради Филипа Уоррена, показать им его работу. И ради себя. Бинга интересует твой озерный кувшин. Очень интересует. Вставай. В армии знают весьма неприятные способы поднимать людей с постели. Вставай и иди умывайся. Ужасный человек.
Так и получилось, что все собрались у павильона Лалика. Он тоже имел вид воображаемого жилища, увешанного складчатыми тюлевыми занавесями. Сверкающие белые муаровые летучие мыши пикировали в высокие арочные окна. Здесь была еще ширма тонкой работы — на ней красовались пять обнаженных бронзовых женщин, прекрасных и зловещих, с висящими по бокам огромными скелетными крыльями, похожими на мотыльковые, с бронзовыми прожилками. Самым заметным экспонатом было большое украшение в форме бирюзового бюста женщины, выходящего изо рта длинной-длинной стрекозы, чье золотое тело покрывали равномерно разбросанные сверкающие голубые и зеленые драгоценные камни. Тело стрекозы постепенно сужалось, заканчиваясь раздвоенным позолоченным хвостиком. Голову женщины венчало украшение — не то шлем, не то расколотый скарабей, не то глаза насекомого в метаморфозе. С плеч женщины свисало нечто — оно было и негнущимися широкими рукавами, и реалистичными крыльями стрекозы, сделанными по новой технологии из прозрачной эмали без подложки, с золотыми прожилками. Крылья были усажены круглыми медальонами из бирюзы и кристаллов. У существа были огромные драконьи когти, они торчали из золотых мускулистых рук по обе стороны женской головы. Вокруг располагались другие ювелирные изделия, поменьше, в виде цветов и насекомых. Филип спросил Фладда, знает ли тот, как делается прозрачная эмаль. «Смотрите», — сказал он Фладду и показал на брошь в виде двух совершенно реалистичных жуков-оленей, сцепленных рогами; художник потрясающе точно воспроизвел текстуру ороговелых надкрылий.
— Хм, — сказал Фладд. — Еще один французский волшебник, копирующий природу, надо полагать. Вроде Палисси.
Фладд постепенно оживал. Он достал лупу и принялся разглядывать крохотные турмалиновые каменные яйца, которыми были усажены тела жуков, и кроваво-красный камень, в который они вцепились лапками.
Джулиан сказал Тому, что другая брошь в виде сердечка, образованного телами двух стрекоз, воспроизводит точную картину спаривания. Действительно, отозвался Том с интересом натуралиста.
— А я хотела тебя удивить! — воскликнула, подплывая к ним, Олив Уэллвуд. На ней была сливочного цвета шляпа с гроздьями бабочек и шелковых пчел. — Ну удивись же, милый. Ты написал такое чудное письмо, что я не устояла…
При ней был Хамфри, небрежно-элегантный, и Август Штейнинг в галстуке с узором мотыльково- серого и павлинье-синего цветов.
Последовали восклицания и поцелуи. Олив была прекрасна и восторженна, лицо ее лихорадочно раскраснелось. Она держала шелковый солнечный зонтик цвета розы, который на солнце придавал и ее лицу цвет темной розы на светло-розовом фоне. Тома охватило знакомое чувство — знакомое, но всегда возникающее неожиданно. Не эта Олив во плоти, благоухающая розовым маслом, делила с ним тайное знание о подземном мире, и не ей он писал письма. Та была чем-то вроде его второго «я», она писала ему и обитала в его снах. Эта была живой, общительной женщиной в кремовом костюме, расшитом английской гладью, и над ее рукой галантно склонялся Проспер Кейн.
— Как приятно вас видеть, милая миссис Уэллвуд. И такое подходящее для вас окружение — среди павлинов и стрекоз. Я и не знал, что вы собираетесь на Выставку.
— Я сама не знала. Это было внезапное решение, подготовленное письмом Тома… нет, я говорю глупости, внезапное решение не может быть подготовленным… он в своем письме так описывал все здешние прелести и красоты, что я не выдержала. Мы обнаружили, что Август Штейнинг собирается сюда ехать, и пристали к нему. Расскажите же нам все, вы должны показать нам все самое красивое…
Она переигрывает, думал Том. Он, конечно, не мог знать, что Олив приехала из-за Герберта Метли, настойчиво и даже грубо принуждавшего ее к некоему сексуальному действию, отвратительному для нее. Она краснела, как огонь. Слезы катились из глаз. Она не знала: то ли Метли чудовищный извращенец, то ли сама она — в чем обвинил ее Метли — неискушенная и холодная оттого, что не понимает, не реагирует. Запах Метли вдруг стал ей ненавистен. Она вырвалась из его объятий, из купленной на час постели, и в голове билась только одна мысль: «Нужно убраться подальше». И она так рада была видеть Проспера Кейна, обожающего ее старомодно и галантно. И Тома, конечно, — она рада была видеть и Тома, ведь Том любил ее как никто другой.
Проспер Кейн закупал украшения. Он любил покупать разную ювелирную мелочь. Сейчас он искал идеальный подарок для Флоренции. Он купил ей один роговой гребень от Лалика, с вырезанными на нем семенами клена, и колебался, глядя на необычную брошь с анемоном — на прекрасном цветке остался единственный лепесток из розовой эмали. Цветок прорастал меж сплетенными корнями из слоновой кости, из-за которых выглядывали странные существа. Но, может быть, не стоит дарить юной девушке образы увядания и распада, как бы ни были они прекрасны? Он нашел эмалированный мак в технике
