Христос», — или нам спокойнее будет не поверить.
В начале ХХ века великий Василий Розанов (шепнувший однажды на ушко Зинаиде Гиппиус: «Я умнее себя человека не знаю!») сказал о картине Иванова:
Ничего не увидел самый умный в России человек.
А как мы — не самые умные?
25. НЕСТЬ ВЛАСТИ, АЩЕ НЕ ОТ ЛУКАВОГО?
Один мой знакомый, посмотрев фильм Павла Лунгина «Царь», сказал о его предыдущей картине — об «Острове»:
С этим можно было бы согласиться: фильм «Царь» — это и вправду притча с претензией на философскую, историософскую глубину… Беда, однако, в том, что для притчи фигура Иоанна Грозного не очень-то подходяща. Парадокс наших дней в том, что Грозный Царь сегодня «живее всех живых»: это не какой-нибудь, утонувший в пучинах лет, царь Камбиз, или Пипин Короткий, или президент Французской Республики Луи Блан. Наверное, об этих персонажах тоже не стоит сочинять небылицы, — но не они сегодня определяют русский взгляд на историю… Сегодня хочется, чтобы всякий, пытающийся указать место Грозного в судьбе России, каждое своё положение подкреплял документально, — пусть даже в ущерб занимательности повествования.
Не хочется в тысячный раз повторять всем известный факт, что за одну Варфоломееву ночь Екатерина Медичи убила больше народу, чем Иоанн Грозный за всё своё царствование. Но вот ведь что странно: факт этот (и масса иных, подобных ему) всем известны, а Лунгин всё равно изображает русского царя захлебнувшимся в крови тираном. Почему бы это? Почему для иллюстрации своих историософских измышлений он выбрал именно Иоанна IV, а не ту же Екатерину Медичи, или Елизавету Английскую, отнюдь не церемонившуюся со своими противниками? Надо ли называть такую позицию Лунгина русофобской? Но ведь в фильме действуют (и в большом количестве) и «хорошие русские» — тот же митрополит Филипп, монахи, укрывшие тело опального митрополита, воеводы, затравленные медведем… Может быть, дело тут не в русофобии, — в чём-то другом…
Да, фильм «Царь» — это притча о взаимоотношениях светской и духовной власти… Вопрос, мягко скажем, не простой. Не однозначный. Тысячелетней истории России оказалось мало, чтобы ответить на него. Кажется, Россия прошла тут все пути: от полного подчинения царя Церкви (времена святителя Алексия Московского или начало патриаршества Никона), до полного подчинения Церкви царю (Петр I, — и далее, чуть ли не весь XVIII век). Видимо, сейчас мы стоим на пороге новой эпохи в церковно- государственных взаимоотношениях. Будет сделана новая попытка, — а к чему она приведёт, то Господь ведает.
А у Лунгина всё просто: церковная власть всегда праведна, светская власть — всегда греховна; компромисса между ними быть не может, о симфонии же и мечтать не приходится. Любая власть есть образ антихриста — явление глубоко порочное, преступное и страшное. Вы скажете: Лунгин говорит не о любой власти, а только об Иоанне Грозном. А я отвечу: но это же — притча, а притча предполагает обобщение. В фильме нет противопоставления плохой светской власти и хорошей светской власти. В фильме светская власть однозначно плоха, — да что там, плоха! Чудовищна! Когда фильме огромный медведь рвёт живых людей (овладели-таки российские киношники спецэффектами на нашу голову!), — медведь рвёт, а царь сладострастно таращится на это действо, когда обезглавленные куриные тушки сменяются обезглавленными человеческими телами, когда весь экран заполняют судорожно дёргающиеся ноги удавленника, — ну, знаете, трудно поверить, чтобы Лунгин оставлял светской власти хоть какой- нибудь шанс на исправление. Власть есть грех! — вот ведь как сформулировано. Даже праведник, даже всей душой стремящийся к Богу митрополит Филипп, волею царя оказавшийся в роли судьи, не может вынести иного решения, как только — казнить невиновных! Праведник, причастившись власти, совершает беззаконие! А всё потому, что власть — это грех как таковой!
Такого максимализма, такого ультраанархизма, по-моему, свет ещё не видел. Бакунин, Кропоткин и батька Махно, гневно отрицавшие любое государство, — тихо отдыхают, забившись в уголок. И как-то само собой просится на язык страшное слово «ересь», хотя не моё это дело… Но с другой-то стороны, весь Новый Завет дышит словами
Царь в фильме Лунгина время от времени произносит очень глубокие и мудрые слова: «Царёв грех — сданные неприятелю города»; «Как человек — я грешен, а как царь — праведен!» и т. д. Но у зрителя нет ни времени, ни желания поразмыслить над этим: режиссёр не даёт. Режиссёр тащит зрителя от одной лужи крови к другой, ещё большей; зритель задыхается, отплёвывается, зажмуривает глаза, затыкает уши, — он не в состоянии вдумываться в происходящее. Зритель не понимает, в чём разница между православным царём, вдвое увеличившим русские земли, создавшим крепкое, жизнеспособное государство, — и тем, что все мы слышали о грядущем антихристе. А для Лунгина и нет разницы: для него антихрист царит вечно, ибо никакая власть без крови не живёт.
Тут бы и подумать об отношениях земной власти к Богу, — можно было бы о многом догадаться. Можно было бы предположить, что Ветхий Завет с его «око за око», — обращён к народу в целом, к государству, к власти, и цель Ветхого Завета — воспитать нацию; а Новый Завет — обращён к личности, к каждой единичной душе, его цель — спасти человека; оба Завета действенны, и Новый не отменяет Ветхого
