водой, это слово звучало совсем по-другому…
Я влез на помойку, глянул через забор: за забором местность мне была совсем незнакома. «Почему же за нашим забором не наш двор? Какая-то белая река, домик… Видно, сторожка», — подумал я.
— Ну давай лезь, чего там! — торопила Ложка.
Я перевалился через забор и полетел вниз, а вслед за мной остальные.
И тут кто-то сильно схватил меня за руки и за нога.
— А-а! — пронесся над нами голос. — Попались, голубчики!
Быстро и непонятным образом мы очутились связанными на полу в домике.
— Фамилия! Как фамилия? — пронесся голос.
Я поднял глаза и увидел маленького, даже крошечного дедушку с огромными усами и бородой. Дед сидел на маленькой табуреточке, рядом с печью.
— Ну, теперь-то я вас изжарю и съем, — сказал дед и шевельнул усами.
— Я тут сторож. И приставлен охранять несметные богатства рыбьего царства, рыбьего государства.
«Но ведь это сказка, — подумал я. — А сказка не бывает с плохим концом».
— Всяко случается, — точно догадавшись, о чем я подумал, сказал дед.
— Я для этого и приставлен, чтоб не пускать, куда не положено. Зачем кольцо взяли? Во-от оно, колечко! — И он повертел перед нашими глазами железным кольцом. — Загублю я вас, вот что. Загублю.
— Не губи нас, дедушка, — попросил Торопун-Карапун. — Мы клад искали.
— Никаких кладов! — заревел дед. — Погублю я вас. Это дело неминучее.
— Дедушка, — попросил Цыпленок, — дай нам поесть перед смертью.
Я почувствовал, как голоден. Ведь мы целый день не ели.
— Поесть? Это можно. Сейчас за молоком схожу, поставлю кашу. А вы не убежите?
— Нет, — сказал Торопун-Карапун. — Мы не убежим.
— Не убежим! Не убежим! — в один голос закричали мы. — Развяжи, дедушка!
— Ну, глядите, не озоровать! Отсель никуда не уйдешь.
Дедушка развязал нас. Вытащил ведро из-под лавки и пошел на улицу. И мы за ним.
Дедушка пошел по тропке к реке, окунул ведро и, вздыхая, понес назад, к дому.
— Ой! В ведре-то молоко! — крикнула Ложка.
— А чего дивишься, — сказал дедушка, — у нас тут речка молочная, а берега кисельные.
Дедушка вылил молоко в чугунок, поставил чугунок в печку. Потом поглядел на нас, поколотился за пазухой, вытащил ключи, подошел к огромному сундуку у стенки, отомкнул замок и достал из сундука старенькую скатерку, по краям расшитую красными петушками и цветочками. Дедушка расстелил ее на столе и произнес негромко:
— Ну-ка, дай-ка нам с полкило крупы, а еще масла…
Не успел он это сказать, как на столе появились куль гречневой крупы и гора масла.
— Ты что, Самотоха! — закричал дедушка. — Куда столько масла навалила?! И почто гречневую принесла? Знаешь ведь, что с утра ем манную… Убери! Чтоб все чисто! Слышь?
Скатерть послушалась. На столе — опять ничего.
— Во! — повернулся к нам довольный дедушка. — Целыми днями с ей воюю.
— И опять поворотился к скатерти: — Достань полкило манной, сахару немножко, масла маленько, сольцы…
И тотчас на скатерти появилась манная, сахар, масло, а сверху густо посыпалась первосортная, рассыпчатая соль. Дед кинулся к скатерти, начал руками сбрасывать соль, а скатерть увертывалась, подсыпала еще, еще, сыпала на дедушку, на его усы. Мы захохотали, а дедушка завопил:
— Ах ты Самотоха, убери соль!
И тотчас соль исчезла.
— Ух! — вздохнул дедушка и повалился на скамеечку.
— Давай, дедушка, я тебе помогу, — пожалела его Ложка и взялась сама стряпать.
Дедушка убрал скатерть-самобранку, положил ее в сундук и опять замкнул.
А мы принялись за кашу. И никогда в жизни я не ел каши вкуснее. Поистине это была волшебная каша.
Дедушка рассказывает о себе
Так мы и стали жить-поживать в домике у дедушки. Звали его дедушка Ус, а еще — дедушка Никитушка.
Раньше звали его не дедушка Никитушка, а Никитушка-молодец, Никитушка-Силушка, потому что была в нем сила богатырская. Пойдет в лес, выхватит березку и выдернет с корнем. Одну, другую — так и насшибает на дрова. А повстречает медведя — бороться с ним.
— Как врежу ему, — смеется дедушка, — он и валится. Это для меня утеха, это как забава.
— Дедушка, а как же ты попал в рыбье царство, в рыбье государство?
— О-о, дело давнее. Сыр-бор еще не горел, как то дело было. Повадился к царской дочке Жуо. Ходит и ходит. А я тогда в солдатах службу царскую нес.
— Дедушка, а кто это Жуо?
— Жуо и есть Жуо. Стал Жуо к царской дочке подлетывать. Подлетит и пыхнет замуж зовет. А она не хочет. А он еще больше пыхает: пых да пых!
Ну, видно, делать нечего, собралась она и полетела с этим Жуо. А по дороге чегой-то заупрямилась, он возьми и брось ее в море-океан. Бросил аккурат посередке. Пропала царская дочка. Царь опечалился и дает клич по земле: «Кто мою дочку достанет, тому полцарства-полгосударства, да за того молодца дочку замуж отдаю».
Как услыхали в нашей роте, мне и говорят «Что ж, Никитушка-солдат, ступай выручай дочку, окромя тебя некому». Обнялися мы с товарищами на прощанье, я и пошел. Долго ли, коротко, подхожу к морю, да бултых туда с ружом!
Иду, ружом побрякиваю, чтоб не так боязно. Места-то чужие, темные. Думаю, пропал солдат. Однако по сторонам гляжу. Вижу, посередке поля стоит дворец. Ноги обтер, захожу. Никого. По ступенечкам поднимаюсь. Опять никого. Захожу в залу. А там она сидит, с рыбами разговаривает.
— Здрасте, вашество, домой надо бы.
А рыбы-то на меня: «У-у-у!» Рты разевают и хвостами — тюк, тюк! Я ружо на плечо:
— Отойди от греха.
Они тогда по другому фронту:
— Здравствуй, служба! Чего тебе?
— Да вот, — отвечаю, — дочку хочу к отцу отправить.
— Бери, коль пришел.
— Спасибо, возьму.
— А не захочешь ли, солдат, охранять наше рыбье царство, рыбье государство? В сторожа к нам?
