— Сыскался… Как не сыскаться! Девочка-то что картинка, красавица, вылитый отец. Он давно за ней ухаживает. Любовь студента… Знаешь, папочка, в этом есть свое очарование. Сегодня он мне представился. Красивый, обаятельный юноша, отлично воспитан; он провожал нас до самого угла.
— Вот так история, мамочка. А кто он такой? Как его зовут?
— Петр Карас, папочка, будущий профессор.
— Профессор… гм… Не так плохо. Государственная служба, пенсия…
— Очень симпатичный и исключительно интеллигентный. Он даже стихи пишет, сегодня преподнес ей стихотворение — я взяла у Эмильки, чтобы показать тебе.
— Так, так. Значит, поэт. А-ля Врхлицкий[185], а? Ну что ж, я не возражаю, пусть будет в семье поэт, благо его ждет приличное место… Мы теперь можем себе кое-что позволить. Кстати, с Врхлицким мы знакомы. Помнишь его? Не помнишь? Да ну, сухощавый такой, с отвислыми усами… Ты же сама его обслуживала, он купил тогда шесть фрачных сорочек «Экзельсиор» тридцать девятого размера и белый галстук — ему должны были вручать диплом доктора наук… Припоминаешь? Он хотел купить всего три сорочки, но я его уговорил: «Маэстро, ваша слава плюс почетное звание… Вам следует взять минимум полдюжины!» Он только кивнул. Очаровательный человек! Я веду учет таким покупателям, иногда очень полезно сослаться на знаменитых клиентов. Поэт и профессор университета — это уже марка. Так что если этот юноша — как, ты говоришь, его зовут? Карас? — тоже поэт и профессор, ну что ж a la bonne heure[186] я человек передовой, без предрассудков, раз пенсия обеспечена… Покажи-ка стишок.
Пан Костечка снова надел пенсне и развернул лист бумаги.
— Почерк у него разборчивый; правда, до каллиграфии еще далеко, завитушек, какие выводит наш счетовод, ему, пожалуй, не осилить, ну да ведь поэт — не писарь. Впрочем, пишет он вполне сносно для без пяти минут профессора. Среди наших клиентов есть такие профессора, что каждый раз приходится гадать, какую рубашку ему нужно — пикейную или из шифона. Да! Так, стало быть, стихотворение. Стихотворение, посвященное нашей Эмильке! Скажите пожалуйста!
Ну что ж. Мне кажется, что и сам Врхлицкий не написал бы лучше о нашей Эмильке.
Одобрительно кивая головой, фабрикант Костечка прочел еще три строфы.
— Вот, мамочка. Стихотворение, воспевающее нашу дочь. Кто бы мог подумать!
— Да, да, Ярослав, — с глазами, полными слез, отозвалась пани Костечкова, завладевая листком со стихами, — я вот читала там, у Линека, «О Незнакомка, Ваш чарующий бальзам…» и думала: «Боже мой, какое это счастье! Меня в молодости никто не воспевал…»
— Но, Мария, ты несправедлива. Зато я был мастер сочинять рекламу, этого ты не можешь отрицать. Когда мы у старого Джосса в Голешовицах налаживали производство первых в Австро-Венгрии крахмальных воротничков, вся реклама лежала на мне. Покойник Джосс всегда говорил: показать товар лицом — для этого нужен особый талант. А какой бум поднял я вокруг нашего белья «Экзельсиор», манишек «High- Life»[188] и галстуков — куда Врхлицкому! Каждому — свое! Ну, а этот юнец… из какой он семьи?
— Вот это-то меня немного и тревожит, — призналась супруга, — его отец, кажется, директор театра-варьете…
— Ах, это тот Карас, из варьете Умберто! Я знаком с его папашей, он иногда подсаживается к нашему столику в «Белом лебеде». Человек он простой, но занятный, его там все любят. А в варьете, говорят, дела идут неплохо. Деньжата у них, должно быть, водятся. Ну, об этом мы еще разузнаем. Поживем — увидим. Я Эмилькиному счастью не помеха.
Супруги Костечки отправились спать, но долго не могли уснуть.
— Папочка, ты спишь? — прошептала пани Костечкова.
— Нет. А что?
— Да видишь ли… Этот мальчик пишет в своем стихотворении: «Исполнены тоски по сладостному „Икс“»; что означает этот «Икс»? Я не понимаю.
— Ну, так называют что-нибудь неизвестное; говорят, например, господин Икс или господин Игрек…
— Так, ты думаешь, тут ничего… такого нет?
— А что тут может быть?
— Ну… мне показалось… Поскольку он говорит о тоске… Не означает ли этот «сладостный „Икс“», так сказать…
— Ах, вот оно что! Ну, господь с тобой! Едва ли. Он ведь еще совсем мальчик…
— Так ты думаешь, папочка, в этом нет ничего… предосудительного?
— Думаю, что нет, мамочка. А если и есть, то сказано об этом весьма недурственно… «Сладостный „Икс“»… Ха-ха-ха…
— Фу, папочка, какие мысли тебе приходят в голову…
— Мне? Разве я завел разговор об этом «сладостном „Иксе“»?
— Все вы, мужчины, одинаковы…
«Сладостный „Икс“»… Молчи уж, мамочка… мамусенька… Ты же первая об этом заговорила!
На следующий день фабрикант Костечка попросил своего приятеля и компаньона, пана Зальцмана, навести справки о Вацлаве и Петре Карасах, проживающих в Карлине. Информация была получена через несколько дней, и супруги Костечки с любопытством стали изучать ее:
«Карас Вацлав, директор театра-варьете Умберто в Карлине.
Интересующее вас лицо родом из южной Чехии. В 1890 году взял на себя художественное руководство театром в качестве нанимателя на самостоятельном балансе; за владельцем здания Ахиллесом Бребурдой остался ресторан. Оба предпринимателя, по-видимому, связаны взаимным участием в доходах. Интересующее вас лицо заслужило репутацию первоклассного специалиста, отлично знающего свое дело. Руководимое им заведение пользуется большим успехом, и процветание его неоспоримо. Семейное положение интересующего вас лица неясно. Его супруга, артистка Елена Карас, находится за границей, по одним сведениям — проживает у своих родителей, по другим — ангажирована в цирк. Впрочем, интересующее вас лицо ведет упорядоченный образ жизни, и состояние его превышает 100 000 золотых. Испрашиваемый кредит может быть предоставлен.
Карас Петр, студент университета, проживает в Карлине.
Интересующее вас лицо — сын директора театра-варьете Умберто Вацлава Караса и его жены Елены Карас, артистки. Гимназию на Тругларжской улице окончил с отличием, экзамены в университете также сдает аккуратно и весьма успешно. Заведением отца не интересуется, ибо готовит себя к педагогическому поприщу. Натура несколько непрактичная, но живет экономно. С некоторых пор ухаживает за дочерью некоего состоятельного фабриканта, однако официально о помолвке объявлено не было. Испрашиваемый кредит может быть предоставлен под ручательство отца или будущего тестя».
— Черта с два! — вырвалось у Костечки. — Давай ему кредит, да еще под собственное же ручательство.
— Никто не просит у тебя кредита, — рассмеялась супруга, — надо же было Зальцману как-то мотивировать свой запрос. Ну, что скажешь?
— Гм… кроме этой загадочной истории с мамашей, все как будто в порядке. Хорошо бы пригласить его в воскресенье на чашку кофе, мы бы его немного прощупали.
Пани Костечкова обрадовалась, ибо ничто так не воспламеняет сердце женщины, как возможность выдать дочь замуж. И вот в следующее воскресенье Петр Карас держал «кофейный экзамен». Ему пришлось выслушать массу всевозможных историй из области производства мужского белья и воротничков,
