василевсу череп и, повязывая заговорщиков кровью, повелел, чтоб каждый нанес умирающему удар мечом. Никифор был могуч духом и телом, он умер, когда сердце проткнули акуфием…
Калокир замолчал. Молчал и Святослав. Думал о боярах: кто из них мог бы предать, кто прячет под личиной любви ненависть, кто был бы счастлив насладиться его мучениями?
Вызвал образ Свенельда и отверг. Лицо Блуда само всплыло, но Блуд – щенок, он крутится возле Ярополка. Вспомнил: сестра Блуда за Юнусом. За верным из верных. Улыбнулся. Сказал Калокиру:
– Я перебирал мысленно своих…
– О нет! – воскликнул патрикий. – Твои люди, может, и грубы, но у них чистые души… Тебя боги твои любят. А вот мне – увы! – дорога в Константинополь заказана… покуда там кроваворукий Цимисхий.
– А что будет с договором? – спросил Святослав. – Я заключал договор с Никифором.
– Никифор желал видеть тебя и царя Петра обессиленными войной. Не вышло. Твои удивительные победы поразили не столько болгар, сколько василевса. Он даже вспомнил о детях Феофано, которых собирался оскопить, а потом решил женить на дочерях Петра. И переженил бы, если бы Петр не умер от ужаса перед твоими полками.
– Я из Переяславца не уйду, – набычил голову Святослав.
– И слава Богу! Князь! Я горю желанием посвятить тебя в тайные свои думы, а такие думы можно доверить только другу. Близкому другу.
Святослав чуть приподнял правую бровь, глянул на Калокира быстро, но так, что успел в сердце заглянуть. Сей погляд был унаследован от матушки, от вещей Ольги, а может, и от деда – от вещего Олега. У Калокира и впрямь колодой лежала на душе тайна, однако недоброго Святослав не почувствовал.
– Давай побратаемся! – предложил он вдруг. – Ближе побратима не бывает.
Калокир даже вспыхнул, как юноша, от радости: он знал, сколь высоко ценят на Руси побратимство.
«Корабль с «жидким огнем» открыл для меня его сердце», – подумал патрикий о Святославе и возблагодарил самого себя за прозорливость.
Святослав же, по своему обычаю не откладывать никакого дела, поставил серебряную чашу на стол, плеснул в чашу вина, вынул кинжал из ножен и засучил левую руку по локоть.
– Соединимся в пожатии, – предложил он Калокиру, – сделаем надрезы и смешаем нашу кровь.
Кровь пролилась в чашу. Чашу пили в очередь, по глотку, до дна. Потом обнялись, трикратно поцеловались.
– Теперь мы более родственники, чем братья, – сказал Святослав. – Теперь мы – друзья. Говори о своей тайне.
Глаза у Калокира затуманило.
– Позволь начать издалека.
– Говори. Я тебя люблю слушать, – признался Святослав.
Калокир оттянул край своего плаща, разглядывая багряные полосы.
– Это знаки патрикия. Меня возвысил покойный василевс Никифор, сам я мало чего достиг, хотя знаю – мир, как пес, ложится к ногам жаждущих власти или чего-то иного, но великого. Я назову тебе несколько имен живших до нас… Был некий Валья Вестгот. Основатель царства вестготов в Испании. Был Теодорих Великий. В детстве заложник Константинополя, он в зрелые годы взял Равенну и на месте Римской империи устроил свое собственное царство. Был Гейзерих, вождь аланов и вандалов. Этот жил в Африке, но завоевал юг Испании, разорил Рим, а стольным градом нового неведомого дотоле царства назвал Карфаген. Могуществу Гейзериха, его власти покорилось само море. Он овладел Балеарскими островами, Сардинией, Корсикой… Для чего я это говорю тебе?
– Для того, чтоб я тоже создал свое царство. – На лице Святослава запечатлелось величие.
– Что ж, это правда! – воскликнул Калокир. – У тебя есть княжество, полученное от предков, но разве не по твоей силе, не по твоей могучей воле создать великое царство на века? Ты совсем еще юный, но тобою совершены подвиги, достойные славы Александра Македонского! Ты уничтожил Хазарию и раздвинул пределы Руси на восток, на север, на юг, а теперь и на запад. Ты был архонт, но сей титул нынче умаляет твое достоинство. Тебе пора именоваться кесарем, василевсом.
– Я князь! – сказал Святослав. – Зачем мне чуждые титулы? Я русский князь. Но ты-то чего желаешь? Ведь неспроста потратил столько слов на мое восхваление.
..Простота Святослава восхищала патрикия.
– Ты опять прав! Но я не сказал ничего пустого. Все мои слова – истина. Твое имя достойно статуй, гимнов, городов. Если Бог пошлет мне пурпур василевсов, я назову большой ромейский город твоим именем: Святославополь!
– Ты хочешь быть василевсом?
– Я хочу справедливости. Я хочу покарать узурпатора Иоанна Цимисхия. Его место в преисподней, не на троне.
– А что же августа Феофано? – вспомнил Святослав.
Калокир засмеялся:
– Цимисхий отблагодарил сообщницу по злодейству – это ведь она подала ему багряные сапоги – на свой лад. Сослал на Принцевы острова, но она бежала, нашла убежище в храме Святой Софии. Да только с августой не церемонились. Евнух паракимомен Василий приказал вытащить ее и выкинуть вон. Говорят, августа царапалась хуже кошки и всячески поносила Цимисхия. А знаешь, что такое «Цимисхий»? Это по- армянски – «туфелька», а по-гречески – «человечек». Он ведь тебе по пояс… Теперь Феофано далеко от Царьграда, ее заточили в монастырь Дмидию, в дальней феме Армениаки… У злодея все злодейское. Как он ругался над трупом Никифора! Растерзанного, обезглавленного выбросили из дворца на снег. Голову василевсу отрубил негр Феодор, чтобы показать прибежавшим ко дворцу телохранителям и взбунтовавшимся воинам… Похоронен Никифор хоть и в храме Святых Апостолов, но подло, в грубо сколоченном ящике. Сам же Цимисхий, еще весь в крови, пришел в Хрисотриклин, в золотую палату василевсов, и уселся на троне. Я ненавижу этого получеловека, этот позор ромеев! Цимисхий – солдат. Он всю жизнь будет воевать, истощая дух моего великого народа. Я хочу, чтобы в Византии вернулась жизнь высокая, чтобы город был достоин святого Константина, святых отцов. Я желаю моему народу духовного величия.
– Дух-дух! Дух-дух! Говори, что ты хочешь. – Святослав посмотрел Калокиру в самые зрачки.
– Я хочу, чтобы ты помог овладеть престолом… Но позволь объяснить, почему я этого желаю!
– Желает побратим, значит, и я этого желаю.
– Но ты должен знать, что мои устремления выгодны и твоему государству. Я буду верным союзником Руси. Как ты для меня Византии, так я для тебя добуду новое царство – Великую Русь.
– Сварог водил меня в Хазарию. Я не захотел жить ни в Итиле, ни в Семендере. Тогда Сварог показал мне Дунай, Переяславец, и я не хочу теперь даже Киева. Переяславец будет серединой моей земли. И повезут ко мне из Греции – золото, паволоки, вина, оружие, удивительные плоды. Из Чехии и Моравии – серебро, из Семиградья и от моих друзей-венгров – золотогривых коней. Из Руси, из Хазарии пойдут меха, воск, мед, рабы…
– Так ты мне поможешь?! – Калокир взял Святослава за руку и прижал к своей груди.
– Я бы уже был в пути, если бы не моя матушка. Боюсь огорчить. Да и народа боюсь, как бы не осерчал. Но ты знай: я уже потихоньку скликаю в Киев молодых и сильных. Уведу в Переяславец. Так что торопись, приготовляй свое дело, оно само собой не свершится.
Калокир распахнул грудь, взял в руки крест, поцеловал.
– Благодарю! Когда я буду в Византии, четвертую часть города заселю русскими. Вуколеон – твой! Мы удивим мир дружбой, и мир смирится перед нашей волей.
Спрятал крест. Опустил голову.
– Пока это мечты. Далекие мечты.
– По воле Сварога морок оборачивается явью. Завтра мои воины принесут жертвы Перуну. Это приблизит желанные дни… Завтра я посвящу Ярополка в князья. Ему сидеть в Киеве.
– Святослав! Я давно хотел сказать тебе о гречанке-монахине, которую ты отдал в наложницы своему сыну. Эта женщина мне родственница…
– Что же ты молчал! – изумился Святослав. – Если она твоя родственница, значит, убиенному василевсу
