— Разрешите продолжать работу?
Орджоникидзе кивнул.
— Товарищи, все по местам! — скомандовал Никитин.
36
Я соскочил с помоста и направился к наркому, намереваясь извиниться. Он увидел меня, сам шагнул навстречу, протянул руку, улыбнулся.
— Давненько не встречались… Годков, кажется, двенадцать?
Я пробормотал:
— Товарищ народный комиссар, извините, пожалуйста, меня… Прошу вас забыть мою неловкость.
— Нет, не забуду! — Под усами показалась улыбка. — Не забуду! повторил он. — Если здесь так меня встречают, то… то, значит, уже есть дисциплина и порядок. А?
Он неожиданно взял меня под руку и пошел со мной по цеху.
— Ну как? Собралось?
Странно, он употребил наше, особенное, профессиональное словцо. Я не удержался и в ответ показал большой палец.
— Так точно, собралось, товарищ Серго.
Это обращение — «товарищ Серго» — как-то естественно вылетело у меня.
— Головка вплотную пришлась?
Я опять поразился. Откуда он знает все то, о чем больше всего беспокоился и я? Прохаживаясь со мной, Орджоникидзе задал еще несколько вопросов, свидетельствовавших, что он до тонкости знал все о нашем моторе и о нас, кто работал над этим мотором. Затем он спросил:
— А эти искусники что говорят? — Он показал на двух инженеров, посланных к нам из Москвы, и обменялся со мной улыбкой, давая понять, что ему известно, как я их сюда вытягивал.
— Сегодня у них настроение поднялось, — ответил я. — Домой, в Москву, уже не просятся…
— Ничего, если и поворчат… Так идите, работайте, товарищ Бережков. Когда предполагаете произвести запуск?
— Думаю, часа через полтора-два…
— Хорошо… До тех пор не буду вам мешать.
— Товарищ Серго, пожалуйста, сколько угодно.
— Нет… Но если вы не возражаете, я немного отвлеку товарища… Как его зовут? Командующего вашим пролетом.
Отпустив меня, нарком снял фуражку, посмотрел, как идет сборка, затем подозвал Никитина и пошел с ним по цеху.
37
Впоследствии мне довелось убедиться, что для Орджоникидзе отнюдь не было редкостью приехать вот так, без предупреждения, на завод и направиться прежде всего не к директору, не в кабинет, а прямо на производство, в цех или на стройку. Он любил взять под руку (так же, как подхватил, например, меня) того или другого инженера, или мастера, или рабочего и, прохаживаясь, разговаривать с ним полчаса-час, разузнавая, если можно так выразиться, из первых рук все, что его, наркома тяжелой промышленности, интересовало. Уже пожилой, грузноватый, он поднимался на самые верхние площадки металлургических печей, спускался в строительные котлованы, в колодцы, туннели, ходил и ходил вдоль и поперек по заводу, забирался в самые дальние углы, не стесняясь ни расстоянием, ни временем суток, ни погодой. И разговаривал, разговаривал, разговаривал с людьми. Слушал, доискивался, допытывался.
Поговорив с Никитиным, Серго покинул наш пролет. Мы продолжали сборку. Наконец уже на заре, когда посветлели окна и стеклянный фонарь крыши, была довернута последняя гайка.
Теперь оставалось лишь нажать стартер. Разумеется, мне нестерпимо хотелось сделать это самому, я уже подошел туда, оглядел всех, но вдруг увидел обращенное ко мне лицо Недоли.
И я произнес:
— Прошу всех отойти! Внимание! Недоля, запускай!
Ну, пойдет или не пойдет? Даст ли хоть одну вспышку? Или останется недвижим? Или… Эти мысли еще не успели промелькнуть, как вдруг мотор зарокотал. Он сразу принял газ и пошел, заговорил какими-то особенными, мягкими, бархатными звуками. Мне казалось, что еще никогда я не слышал ничего более приятного, более мелодичного…
Мы застыли на местах и слушали. Чья-то рука мягко легла на мое плечо. Я встрепенулся. Рядом со мной стоял Орджоникидзе. Шинель была влажной: на дворе моросило. Фуражку он держал в руке. В черных волосах, все еще густых, непокорно вьющихся, виднелось несколько дождевых капель. Был мокрым от дождя и лоб.
— Теперь, надеюсь, не прогоните? — сказал он, наклоняясь к моему уху.
Я в восторге воскликнул:
— Товарищ Серго, слышите, какой бархатистый звук?!
И вдруг Серго расхохотался.
— Бархатистый? Да ведь он ревет как сто чертей!
Никитин пробасил:
— Товарищ Серго, это только один блок. А будет тысяча чертей!
Серго все еще не мог унять смеха.
— Бархатистый?! — повторял он. — Вот это творец мотора!
38
Через некоторое время блок был выключен. Моя бригада принялась разбирать, изучать части впервые запущенной машины. Мы знали: предстоит долгая доводка. В данном случае мы не задавались целью испытать мотор на длительность работы, а выясняли лишь коренной вопрос: станет ли действовать конструкция.
После опробования, которое, как вы знаете, было удачным, Орджоникидзе направился со мной в конторку, устроенную здесь же, в пролете, огороженную тонкой застекленной переборкой.
Тут произошел один, казалось бы, незначительный случай, о котором надо рассказать. Я вам уже говорил, что к моменту сборки мы навели блеск и чистоту в нашем пролете. Но и конторка выглядела празднично: это уже постаралась моя дотошная Валентина. Ей, выросшей в детском доме, ничего не стоило быстро протереть окна, обмахнуть пыль. На стенах висели новенькие плакаты. На письменном столе красовался прикрепленный кнопками большой лист зеленоватой бумаги, такой же, как в нашей московской квартире. Признаться, поглощенный волнениями сборки, я ни разу не заглянул в мой обновленный кабинет и теперь с удовольствием видел, как там все преобразилось.
Орджоникидзе огляделся, подошел к стеклам перегородки, посмотрел сквозь них на наш производственный участок, где тоже все блестело, и сказал:
— Да, постепенно учимся порядку. Наводим чистоту. Что же, у вас, товарищ Бережков, есть специальный уполномоченный по этой части?
— Имеется. Сейчас, товарищ Серго, я вам его представлю.
Я раскрыл дверь и позвал Валю, мысленно благодаря ее за то, что она не посрамила нас перед
