невольной улыбкой превосходства столичный гость стал разбирать проект. — Ну, начать хотя бы вот с чего… Разве вы не могли бы срезать эти углы, дать более плавный, естественный изгиб, уменьшающий лобовое сопротивление?
Никитин уже выглядел спокойным. У скул под смуглой кожей ничто больше не ворочалось. Схлынул темноватый румянец.
— Естественный? В этом я сомневаюсь. Углы дают мне жесткость. Я проигрываю в лобовом сопротивлении, но выигрываю в мощности на единицу объема и веса. Эти величины поддаются определению. И разница будет в мою пользу.
Взяв со стола карандаш, вынув из футляра счетную линейку, он тут же на стене стал вычислять. На белой штукатурке быстро возникала длинная цепь уравнений. Бережков улыбался. Смешно: ему, выученику и сотруднику профессора Шелеста, толкуют здесь о жесткости. Однако этот Никитин, пожалуй, кое-что понимает. Оригинально строит доказательство. Неужели он сам додумался до этих формул? Бережков уже следил с интересом.
— Позвольте, — сказал он, — но у вас тут получился другой коэффициент, чем в курсе Шелеста.
— Пожалуйста. Укажите координаты этой библии.
— Координаты… библии?
— Да. Том, главу, страницу. Мы сейчас достанем и проверим.
— Кого? Шелеста?
— А что же он, непогрешим?
Никитин довел вычисления до конца и протянул Бережкову карандаш:
— Прошу опровергнуть!
— И нечем крыть! — выпалил белобрысый парнишка.
— Павлуша, помолчи!
Это прозвучало строго, но, покосившись, Никитин не удержался, чтобы не подмигнуть уголком глаза Павлуше. А Бережков в самом деле не мог обнаружить ошибки в любопытном, замысловатом расчете. Он опять посмотрел на чертеж. Гм… В этой угловатости действительно есть некая система. Но в общем, вещь, конечно, топорна. Так и подмывает поправить.
— Боюсь, — все еще с улыбкой превосходства сказал он, — что мне трудно будет с вами спорить. Видите ли, мне свойственно мыслить не формулами, а чертежами. И опровергать чертежами. Допускаете ли вы такой способ дискуссии?
— Предположим.
Бережков хотел было взять карандаш, но вдруг передумал. Из бокового кармана своего пиджака он вытащил фотоснимок главного разреза «АДВИ-100», в точности такой же, какой днем он положил перед Любарским.
— Разрешите приколоть?
— Пожалуйста.
Никитин сам ему помог прикрепить кнопками снимок к деревянной планке над листом, возле которого они стояли. Бережков отступил на несколько шагов. Ну о чем, собственно, спорить? Достаточно взглянуть на эти два решения. Он даже вздохнул. Да, компоновка «АДВИ-100» ему, несомненно, удалась. Как изящно она выглядит в сравнении с этим… С этим, ну конечно же, страшилищем!
— Посмотрите, товарищ Никитин, на обе эти вещи. И скажите совершенно искренне, как мы условились: разве вам не ясно, какая из них лучше?
— Ясно. Наша.
— Вот как?! — Бережков не сразу нашелся. — Ну, сравним. Сегодня даже ваш главный инженер мосье Любарский, черт бы его побрал, который целый год от нас отмахивается, назвал конфигурацию «АДВИ-100» безукоризненной. Или, как он соблаговолил выразиться, безукоризненно женственной. Взгляните. Подобные очертания вы встретите в природе, то есть у самого великого конструктора…
— Однако, — перебил Никитин, — природа сотворила также и мужчину, существо значительно более угловатое, жестче сконструированное…
Никитин продолжал говорить, а Бережков опять поймал себя на том, что следит с интересом за возражениями этого забияки-инженера.
— В этой мысли что-то есть, — протянул он. — Но вы осуществили ее до того грубо…
— Чем же вы это определяете?
— Чем? Конструктор это схватывает глазом, чутьем…
— Конструктор «божьей милостью»?
— Не скрою, я признаю такое выражение, хотя не верю ни в какого бога. А вы отрицаете?
— Подвергаю сомнению.
И вдруг в комнате раздалось:
С неба полуденного
Жара — не подступи…
Дирижируя исчерканной тушью рукой, Павлуша задал теперь удалой темп. Он ерзал и привскакивал на стуле. Над белесыми бровями блестели мелкие капельки пота. Всем, кто сидел тут за чертежными столами, было понятно: Никитин отстоял «Заднепровье-100», не срезался, бьет этого ферта, московского конструктора. Молодые голоса поддержали запевалу. Никитин жестом потребовал молчания, но, повернувшись к товарищам, улыбнулся им и закусил губу, чтобы сдержать эту улыбку.
— Вы, как я вижу, во всем на свете сомневаетесь, — сказал Бережков.
— Да. Лишь вот что несомненно.
Вскинув голову, Никитин показал на узкое красное полотнище, прибитое у потолка. Это был первомайский плакат. Кумач слегка выгорел. На нем мазками жидкого мела, уже кое-где потрескавшегося, были написаны слова о Первом мая и призыв: «Да здравствует победа коммунизма во всем мире!»
Бережков сел на табурет. Сколько лет этому скуластому инженеру-математику, который ничего не принимает на веру? Пожалуй, двадцати пяти еще не стукнуло. Этот не потеряет, не растратит времени просто так, на ветер, зря. Пожалуй, — Бережков покосился на скуластое лицо, — и дня не потеряет.
23
— В каком институте вы учились? — спросил Бережков.
— В Московском Высшем техническом училище.
— О, я тоже оттуда. А у кого слушали курс авиамоторов? У Шелеста?
— Нет, у Ганьшина.
— У Ганьшина?
В самом деле, ведь его друг, очкастый Ганьшин, с кем была проведена юность, уже успел вырастить немало учеников! Бережков смотрел на Никитина и как бы видел перед собой время. Много его утекло. У Ганьшина уже ученики… А ведь в Никитине впрямь чувствуется что-то ганьшинское: математический уклон, аналитическая складка. И, пожалуй, язвительность. Но в остальном это совсем-совсем не Ганьшин.
Сразу нашлось много общих тем, помимо взволновавшего обоих спора. Дружелюбно разговаривая, перебрасываясь вопросами, они словно отдыхали после первой схватки. Снимок «АДВИ-100» был все еще приколот над главным разрезом конструкции, подписанной Никитиным — вот этим улыбающимся белозубым крепышом с голубоватым косым шрамиком на лбу. От чего у него шрам? От пули? Бережков спросил об этом.
— Нет, — ответил Никитин. — Я в детстве любил драться. «На камни», как у нас здесь говорят.
— Здесь? Разве вы местный?
— Да… Вы же знаете моего отца… Однажды добрались и до него со своими чертежами.
Бережков мигом сообразил. Удивительно, как он до сих пор не догадался. Да, да, у старика обер- мастера литейного цеха, с кем он как-то долго толковал, такие же скулы, такой же горбатый нос, только несколько нависший. И даже в голосе, в отрывистой манере есть что-то общее.
