— Да я не для себя прошу. Игорь Петрович вот интересуется, — Ванюшка хитро покосился на меня.
— Нет, нынче я не буду рассказывать, проси отца.
— Пап, ну, пожалуйста, расскажи, — канючил Ванюшка.
Яков Антонович прокашлялся.
— Что ж, рассказать можно. Видно, мне сегодня так уж повезло — все рассказывать да рассказывать… Было это давно уже. Что-то в году сорок девятом, не позже. Меня в первый раз пригласили в мореходное училище поработать в приемной комиссии. Я капитаном уже плавал тогда. Ну, сидим мы, значит, в комиссии, заседаем каждый день, личные дела поступающих изучаем, разговариваем о том, о сем… И вот подошла очередь Кузьмы Куроптева. Смотрю я на его экзаменационный лист, а там одни пятерки. Вот, думаю, парнишка смышленый… Да-да… И вдруг слышу, завуч — он председателем комиссии был — говорит горестно: «Вот, пожалуйста, одни пятерки у парня, а принять не сможем». — «Почему же это?» — спрашиваю я. «А вы взгляните на его медицинскую карту. Видите, росточек-то какой? Сто сорок два сантиметра. А по положению нужно не меньше ста пятидесяти. Реветь парень будет, а ничего не поделаешь!»
Ну, входит, значит, в кабинет Кузьма Куроптев. Вошел степенно, поклонился, неторопливо сделал три шага и встал навытяжку перед столом комиссии. Уж как он тянулся! Да только и впрямь, ну, никак ростом не вышел парень. Одет очень бедно — рваные ботиночки из брезента, заштопанная рубашка и изношенные донельзя брючки. На вид ему никак не больше тринадцати лет было, хотя по документам значилось полных пятнадцать. С виду совсем ребенок. Личико такое худющее-прехудющее, только глаза смотрели не по годам серьезно.
Он стоял, весь вытянувшись в струнку, изо всех сил стараясь казаться повыше. И были в его глазах такое ожидание, такая надежда…
Завуч вздохнул и развел руками. «Вот, брат, какое дело, — смущенно проговорил он, — все бы хорошо, и экзамены ты сдал на пятерки, да не можем мы принять тебя». — «Почему?» — рванулся вперед Кузьма. «Рост маловат. Целых восемь сантиметров не хватает до нормы. Ну, если бы хоть сорок восемь, а тут… — и завуч снова развел руками. — Не можем, брат, извини. Подрасти еще немного, а потом приходи, примем!»
Кузьма долго молчал, а потом тихо так проговорил: «Откуда же росту быть — одну картошку дома ели… А тут, в училище, я бы быстро вырос, тут ведь хорошо кормят… Мне нельзя домой возвращаться… У матери еще пять душ, кроме меня… А отца нет… не вернулся с войны. Вся надежда у нас на училище была… Я буду очень стараться. — И почти шепотом добавил: — Примите, пожалуйста».
Комиссия тогда раскололась: с одной стороны, уставы там разные, положения, а с другой — уж больно хорошим парнишка показался: серьезный, упорный, умный. И жизнь трудная у него — такой действительно будет учиться прилежно. И так, знаете, мне жалко стало его… Вспомнил я Филиппа Тимофеевича, как он меня, несмышленыша, под крыло свое брал, учил, в люди выводил… Эх, думаю, если не вступлюсь за парня, стыдно мне будет перед памятью Филиппа Тимофеевича светлой, и никогда не прощу я себе, если не помогу сейчас парню… Вступился я. Спорили долго, до хрипоты. Все-таки решили сделать исключение. Правда, завуч настоял на том, чтобы запись в протоколе сделать особую. И записали: «Ввиду настоятельной просьбы капитана Богданова и под его личную ответственность». Что ж, не возражал… Личную так личную. У нас на море иной ведь и нет.
Позвали парня, объявили ему решение. Он вспыхнул и выбежал.
Взял я его на заметку, переписывался с ним, летом к себе на судно брал, у нас он часто живал здесь. Учился Кузьма отлично. Ну и слушался. Как-то в шутку я сказал ему, что спортом, мол, надо заниматься, быстрее вырастешь. И что же? Поверил и всерьез занялся спортом — на лыжах ходил, на коньках бегал, а уж гимнастикой увлекся до того, что первое место по городу держал.
А в последнюю практику плавал он на учебном корабле. И случилась у них в рейсе авария очень серьезная. В горячую топку надо было лезть, чтобы исправить повреждение. Вы представляете — в раскаленную топку лезть? А Кузьма полез. Ожоги сильные получил. Но исправил все, что надо. Как-то сидели мы здесь, за этим столом, и я спросил его: что это, мол, тебя заставило лезть в топку? А Кузьма ответил: «Что там попусту говорить. Надо ведь кому-то было, а я все же спортсмен, покрепче других. Не я, так другой полез бы». Вот и вся недолга.
Ну, кончил Кузьма мореходку с отличием, а сейчас стармехом плавает у меня на сейнере. И не хочет уходить, хотя ему предлагали на большом пароходе должность. Не хочет. Дом вот собирается в поселке поставить нынче и всех своих перевести сюда. Вот, собственно, и все. — Яков Антонович помолчал немного и добавил: — А больше, пожалуй, я вам ничего рассказать не могу. И лучше не спрашивайте.
Он еще просил меня ни о чем больше не спрашивать. Да и того, что он сейчас рассказал, я никогда не предполагал услышать. Мне оставалось только благодарить судьбу.
Ванюшка торжествующе смотрел на мать. Елизавета Васильевна взглянула на него и рассмеялась.
— Ну, что ты на меня так смотришь?
— А то, — многозначительно сказал Ванюшка. — Что и требовалось доказать. Сама же видишь, что все твои прежние доводы против мореходки рушатся.
Ванюшка вышел из комнаты.
— А вы разве действительно против того, чтобы Ваня стал моряком? — спросил я.
Она задумалась и высказала, видимо, давно выношенные свои думы:
— Представьте себе — всю жизнь я жду мужа. Провожаю и жду, провожаю и жду. Хорошо, хоть Ванюшка пока дома, все мне веселее. Гляжу я на него — и вижу в нем Яшу своего. Такой же… — Она помолчала. — А теперь вот и Ваня улетит из гнезда. И останусь я одна… Хоть бы десятилетку кончил… повзрослее стал бы… А то дитя ведь еще… И понимаешь, что не удержишь, а все по-женски противишься, хоть и ничего не изменишь…
— Да, жизнь идет своим чередом, — начал было я и покраснел. Разве нужны матери мои банальные слова?
Елизавета Васильевна вышла вслед за сыном.
— А вы, Яков Антонович, тоже не разделяете стремление сына? — осторожно спросил я.
— Нет, я не мешаю сыну. А мать что же, мать понять можно. Но от судьбы никуда не уйдешь. Ждет одного — будет ждать двоих. А там, глядишь, и внучата пойдут…
…Вечером мы уезжали из Семи Двориков. Снова та же шлюпка везла меня на рейд, где стоял на якоре военный катер, пришедший за капитаном Богдановым из Мурманска; снова за рулем сидела Мария. Только сейчас в лодке не было разговоров и веселья, женщины молча работали веслами, и я сидел притихший и грустный, неотрывно глядя назад, на берег, где у самой воды стояли провожающие, махая платками и фуражками…
С борта катера я еще долго видел в бинокль маленькую фигурку на берегу. Ванюшка стоял в стороне от взрослых и все махал и махал вслед катеру рукой.
