Ахматовой, просили, чтобы та повлияла на сына, заставила его жениться. Но Ахматова уклонилась от посредничества.
Еще в 1936-м Гумилев познакомился со студенткой Ниной Соколовой (позднее сотрудницей Эрмитажа). Вернувшись с фронта, Гумилев возобновил знакомство. Лев и Нина встречались у него (на Фонтанке) и у нее (на улице Марата), в 1947-м они расстались.
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 27 октября 1955 года: «…женщины хитрее нас. <… > Единственный способ борьбы с ними – это противопоставлять их и вышибать клин клином. Помнишь, как я вышиб Нину Птицей».
Не пройдет и месяца после возвращения из последнего лагеря, как Гумилев возобновит старые и заведет новые связи: «С Птицей болезненные объяснения. Появились Вера, Нора», — писал он Абросову 28 мая 1956-го. Вскоре у Гумилева будет помолвка с Татьяной Казанской, бывшей женой Николая Козырева, тогда еще друга Льва Николаевича. Но Гумилев потом раздумает на ней жениться, и Татьяна решит уйти в монастырь. Немного позднее, в начале 1957 года, Гумилев посватается к девятнадцатилетней Наталье Казакевич (дело едва не окончилось браком). В конце 1957-го начнется поразивший воображение современников роман с Инной Немиловой, первой красавицей Эрмитажа. Отношения с Инной будут тянуться почти девять лет.
«У меня идет роман, очаровательный и благоуханный. Эта дама – червонная – лучше трефовой (Нины), и пиковой (Птицы), и бубновой (Норы)», — писал Гумилев Василию Абросову.
При этом Гумилев не имел ни отдельной квартиры, ни больших доходов. В зрелые годы он не был красив: «Среднего роста, потерявшая стройность фигура, с повисшими вдоль тулова руками, тяжелая походка. Первое время он приходил на службу в старом, порыжевшем от времени, тесном, темном костюме. Потом появился новый синий костюм, быстро утративший вид. Он не привык заботиться о своей внешности, да жизнь никогда и не создавала ему для этого условий», — вспоминала Наталья Казакевич.
И все же и с годами Гумилев, несмотря на болезни и подступающую старость, оставался привлекательным и очень интересным мужчиной. Советских девушек он покорял старомодной галантностью, недоступной их сверстникам: «Лев Николаевич, отвесив галантный поклон в нашу сторону, сказал, что он совершенно удовлетворен 'молодыми леди', с которыми ему предстоит общаться целый месяц. Тем самым он купил нас 'на корню'», — признавалась Нина Ивочкина, в год знакомства с Гумилевым студентка истфака ЛГУ.
О галантности Гумилева вспоминает и Наталья Казакевич, которая больше, чем Ивочкина, оценила его интеллект: «…меня совершенно покорили его энциклопедические познания, свободное владение миром интеллектуальных ценностей», — вспоминала она.
Своей монгольской пассии Гумилев даже несколько десятков лет спустя после знакомства присылал книги с пышными по восточной традиции посвящениями: «Золотой зарнице Востока Намсрайжав» или «Восточной звезде Намсрайжав». Покоренная монголка была убеждена, что Гумилев любит лишь ее одну. «Вечное Синее небо Монголии и древние горы Богдо радуются вместе со мной моему счастью», — писала она своему возлюбленному.
За последние пятьдесят три года жизни Гумилев только дважды встречался с Намсрайжав, а та вплоть до 1992-го года посылала Гумилеву любовные письма. Она звала Гумилева к себе в Монголию, но тот не поехал. В одном из последних писем, отправленных уже в декабре 1991-го, она, семидесятилетняя ученая дама из Улан-Батора, уподобляла себя булгаковской Маргарите: «…настанет время, мы с Вами в блеске первых утренних лучей перейдем через каменистый мшистый мостик и увидим дом с венецианским окном и вьющимся виноградом. Вы здесь будете заниматься своим любимым делом, а я, если позволите, буду охранять, вместе с Натальей Викторовной, Ваш покой, и никто нас уже не разлучит, и мы снова будем юными!»
Географ Олег Георгиевич Бекшенев, посещавший лекции Гумилева в 1972 году, подтверждает – девушкам очень нравились манеры Гумилева: «Он всем нашим девчонкам целовал ручки, причем целовал правильно, не поднимал руку к губам, а низко склонялся и целовал. Правда, через пять минут он на лекции мог заявить, что женщина – не человек. Женщин вообще не уважал».
К сорока годам у Гумилева сложились весьма своеобразные теоретические взгляды на отношения полов и женскую сущность. Они базировались на богатом практическом опыте. «Вася, ты не прав, пытаясь относиться к бабам всерьез, — писал он Василию Абросову. — Им самим это по сути дела не нужно. Нужны им психоложество и партерная гимнастика; остальное возникает как результат затраченных трудоминут. А ты все хочешь наоборот – с единения души. Опомнись, ведь ты биолог!»
Гумилев как будто читает своему молодому (на семь лет моложе) и наивному другу лекции, прививая свой прагматический подход. Он предстает эдаким мудрым змием, учителем цинизма.
В жизни Гумилева женщины не занимали много места, поэтому он советовал не тратить на них лишнего времени и сил, обходясь малой кровью: «Женщины как лошади – любят чувствовать крепкую узду. При ухаживании не будь настойчив. Показывай, что ты в любую минуту готов бросить. <…> Женщина, чувствуя пренебрежение, начинает сама быть активной, а это ус коряет процесс. <…> Женщина будет требовать от тебя времени, но от науки не отрывай для нее ничего».
Как видим, Гумилев был женолюбом, но не донжуаном. Женщина – не цель и даже не средство. Без женщины нельзя, но она должна знать свое место. Слишком увлекаться ими не стоит: «Бабу, конечно, надо, но и помимо нее есть много хорошего – творчество, слава и т. д.»
По словам Натальи Казакевич, Гумилев делил женщин на две категории: «дамы и халды, т. е. простецкие тетки, не умеющие себя держать». Предпочитал он, разумеется, дам, потому что «культурный уровень… ощутим даже в постели», — объяснял он другу Васе.
Впрочем, Людмила Стеклянникова упоминала еще один способ классификации женщин, применявшийся Гумилевым. Лев Николаевич делил женщин на «публичных» и «банщиц»: публичные – из Государственной публичной библиотеки, банщицы – из библиотеки Академии наук (БАН). Знакомился с женщинами Гумилев легко. В студенческие годы он мог просто подойти к девушке, корпевшей над скучной научной книгой, и привлечь ее внимание простым естественным вопросом. Так он познакомился, как мы помним, например, с Очирын Намсрайжав.
Позднее Гумилев стал еще мудрее и опытнее, Наталью Казакевич он дипломатично подвел к желанному разговору и сделал так, что она сама призналась в любви.
Гумилев был сторонником брака, но полагал, что в любовной науке количество должно перейти в качество, значит, нужен большой отбор и немалый опыт, зато, в конце концов, «Бог увидит – хорошую пошлет». Наивного, простодушного и, кажется, почти не знавшего женщин Василия Абросова Гумилев убеждал прежде всего набраться опыта, а затем уже свататься: «Я настаиваю: учись любить и быть любимым. 5-6 связей с бабами, пусть 'бардачными', и ты будешь подготовлен, но не раньше». Вообще «брачиться следует, когда характеры уже притерлись и партнерша начала полнеть», — уточнял он свою позицию.
Такой подход к женщине современные феминистки сочли бы тяжелым случаем мужского шовинизма. Здесь Гумилев близок к Николаю Заболоцкому, который даже Ахматову не считал поэтом: «Курица не птица, баба не поэт». Гумилев же, в отличие от Заболоцкого, мог при необходимости подвести под антифеминизм исторический базис. В Средние века в Европе долго спорили на темы «Человек ли женщина?» или «Есть ли у женщины душа?» В научный работах он, конечно, таких мыслей не высказывал, но вот в его «осенней сказке» «Посещение Асмодея» Профессор пытается вместо собственной души отдать черту душу Коломбины. Асмодей, однако, не соглашается: слишком уж неравноценна замена.
