Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей

Но этот вид был недостаточно умен, чтобы понять, что с ним произошло. Его представители, в отличие от обученных обезьян, не были окружены существами другого вида, у которых уже был язык и которые были упорно настроены обучить языку их. Они были пионерами. Они были одни во Вселенной. У них не было ни малейшего понятия о возможностях, которые это открытие принесло им, и не было никого, кто взял бы их за руку и показал эти возможности. Вероятно, они даже не понимали, что делают что-то новое.

Так что давайте посмотрим на призывные сигналы и разберемся, что в них было, что они могли делать и что не могли. Эти сигналы:

• обладали «функциональной референцией», при помощи которой определялись один или более — скорее всего, несколько — видов мегафауны, появление которых требовало призывного сигнала (вспомним, что функциональной референцией в форме предупреждающих сигналов уже обладают верветки и другие приматы, хотя ни у кого из человекообразных обезьян ее нет);

• обладали перемещаемостью, тем, чего не смогли достичь другие виды приматов; они содержали добытую задолго до высказывания информацию о вещах, лежащих далеко за пределами непосредственного восприятия реципиента;

• они создавались и выучивались, а не были врожденными (hard-wired);

• содержали протосуществительные — имена видов — и, возможно, протоглаголы: шум и жесты, которые можно было бы понять как «Приди!» или «Поспеши!».

Это позитивная сторона. Но помимо этого, как я указал в первой главе, еще до появления протоязыка нужно было, чтобы коммуникация удовлетворяла трем следующим требованиям. Знаки должны были стать отделенными от ситуации, от настоящего времени и от приспособленности. На самом деле, сигналы оставались:

• связанными с ситуацией. Совершенно точно вначале и, может быть, в течение долгого времени, знаки использовались только для призыва, что имело смысл лишь тогда, когда члены группы обнаруживали неподалеку большое мертвое травоядное и старались привлечь внимание остальных;

• связанными с настоящим временем. Даже обладая перемещаемостью, вы еще не смогли бы говорить о большом мертвом травоядном, которое вы нашли в прошлом месяце, или предлагать стратегии по поиску другого такого же. Вы не смогли бы обсуждать такие вещи, пока у вас не было слов, как-то показывающих, что вы говорите о прошлом или будущем;

• связанными с приспособленностью. Хотя заготовка мяса требовала сотрудничества неродственных членов группы, она была связана и с индивидуальным благополучием, потому что без кооперации каждый индивид лишился бы возможной еды, и каждый выигрывал от сотрудничества.

Разрыв этих связей был необходимым требованием для развития даже самого простого вида протоязыка. Но как мы видели в предыдущей главе, эти связи были неслучайны, каждая имела свои контакты, которые легко могли быть разорваны. Все они происходили от одной причины: неспособности проточеловеческого разума взаимодействовать с чем-либо, кроме текущих обстоятельств. Другими словами, на перемещаемость они были не способны.

Позвольте мне ненадолго задержаться на этой теме, потому что я потратил изрядное количество времени, чтобы в ней разобраться, и я подозреваю, что делал это в хорошей, практически универсальной, компании.

Большинство людей, рассматривая язык и его отличия от СКЖ, нечасто выбирают на роль наиболее заметной черты перемещаемость. Люди обращают внимание на обучение: СКЖ врождена, а язык нужно учить. Они смотрят на произвольность: сигналы СКЖ часто имеют прямое отношение к тому, что они означают (съеживание, чтобы показать покорность; громкость, многократность или интенсивность голосовых призывов, чтобы продемонстрировать неотложность цели). В языке слова с одинаковым значением — собака, dog, chien, perro, Hund — не имеют никакой очевидной связи ни с тем, что они описывают, ни даже друг с другом. Они думают о сочетаемости: сигналы СКЖ не сочетаются между собой вовсе, а слова, фразы и простые предложения можно комбинировать без ограничений. Они отмечают сложность: в то время как язык обладает прихотливой структурой звуков, смысловых единиц и синтаксиса, СКЖ имеют лишь один уровень, где сразу видно, о чем речь. Перемещаемость оставляют на втором плане, если вообще вспоминают о ней.

Законченная картина начнет складываться у вас лишь после того, как вы полностью осознаете, в чем важность перемещаемости и что ее отсутствие является не просто случайной характеристикой СКЖ, но важнейшей отличительной чертой дочеловеческого разума. На этой картине вам будут показаны две взаимодополняющие вещи. Во-первых, вы увидите, как наличие даже самой поверхностной формы перемещаемости, обнаруженной в призывных сигналах, явилось величайшим шагом, который какая-либо коммуникационная система могла сделать по направлению к языку. Но кроме этого, вы увидите, каких невероятных усилий, даже если первый шаг уже сделан, требует создание истинной перемещаемости, настоящего бегства от здесь и сейчас, в котором увязли все другие виды. Чтобы достичь его, необходимо сначала создать понятия, ментальные символы референции, больше не связанные с появлением конкретных вещей, которые они обозначают. Лишь обладая такими абстрактными понятиями, можно свободно перемещаться в уме сквозь время и пространство, как мы сегодня делаем это в языке и в мышлении.

Но все же перемещаемость в призывных сигналах сформировала мост, довольно далеко уводящий нас в сторону статуса кво, — мост, без которого мы до сих пор оставались бы бездомными бродягами в саваннах или, что более вероятно, уже давно вымерли бы.

Давайте посмотрим, как работал этот мост.

От сигнала к слову

Если говорить серьезно, то на начальной, призывной фазе протоязыка не существовало ни понятий, ни слов. Призывные сигналы не были словами. Они были иконическими и/или указательными сигналами, которые для тех, кто ими пользовался, не отличались от любых других сигналов СКЖ, которые у них уже были. Сигналам предстояло стать словами, а слова должны были породить понятия прежде, чем можно было бы говорить о рождении протоязыка.

Сигналы, связанные с призывом (рекрутингом), были единственными сигналами в СКЖ проточеловека, которые обладали перемещаемостью, и в самом начале они были связаны с тем, что случилось или вот-вот случится. Сигнал, которому вы дали бы обобщенное имя «мамонт» мог быть понят как «мы только что нашли мертвого мамонта и хотим, чтобы вы пришли помочь нам его разделать». Но именно потому, что сигнал — пантомима внешнего вида животного или его движений, голосовая имитация шума, который оно производит, или что-то еще — скорее привлекал внимание к сущности мамонта, нежели просто указывал на облик конкретного животного, стало возможным использовать этот сигнал и в других ситуациях, связанных с мамонтами.

Здесь нет другого выхода, кроме как рассказывать правдоподобные истории. Проходя вдоль высохшего ручья, в котором еще осталась влажная грязь скупой плод редких дождей, два индивида, молодой и старый, видят цепочку глубоких следов. Старый указывает на нее и воспроизводит сигнал «мамонт».

Группа детей, чуть постарше малышей, занята игрой. Один или двое из них уже достаточно взрослые, чтобы ходить в экспедиции за мясом крупных животных (Сколько же им должно быть лет? Я думаю, нужны были все свободные руки, так что как только ты мог бегать достаточно быстро и кидать достаточно далеко, ты в них участвовал). Старшие пантомимой показывают экспедицию, украшая свои сигналы «мамонт» хвастливыми жестами и звуками. Младшие слушают и подражают: в их все еще пластичном мозге звуки перетекают в образы и обратно.

Группа нашла кучу огромных обглоданных костей. Этого мамонта они прозевали. Переворачивая кости в поисках остатков мяса, оставленных другими падальщиками, некоторые из них издают полный разочарования звук «мамонт».

Постепенно звуки отделялись от ситуации, которая их породила. Стоит поместить какую-то вещь в разные контексты, как ее конкретные детали начнут бледнеть: появление произвольного символа становится все ближе.

В то же время в мозге формируется репрезентация звука «мамонт». Чем она отличается от