народной жизни. И очень может быть, что обращению Тургенева к прозе и выбору жанра в известной мере способствовало знакомство с Далем.
Недаром в статье «О повестях, сказках и рассказах казака Луганского» (псевдоним В. Даля), написанной Тургеневым в конце 1846 года, он весьма сочувственно говорит о творческом методе этого писателя и о характере его дарования.
Владимира Даля очень интересовало все, что касалось народного быта, языка, сказок, пословиц. «Пользуясь своим положением, — пишет Д. Григорович в воспоминаниях, — он рассылал циркуляры ко всем должностным лицам внутри России, поручая им собирать и доставлять ему местные черты нравов, песни, поговорки и проч.».
Таким образом, собирание Далем материалов проходило отчасти на глазах у Тургенева, и, вероятно, Даль не мог не познакомить его с этими сокровищами, накопленными за многие годы, как знакомил он с ними в сороковых годах Д. Григоровича. Последний рассказывал, как охотно давал ему Даль переписывать все, что казалось интересным.
ГЛАВА XII
ДРУЖБА С БЕЛИНСКИМ
Около пяти лет длилась дружба Тургенева с Белинским, и только смерть великого критика в 1848 году оборвала ее. Благодаря близости с ним Тургенев вошел в круг петербургских литераторов и стал одним из активных сотрудников «Отечественных записок», а затем в 1847 году и обновленного «Современника».
До знакомства с Белинским литературная деятельность Тургенева носила более или менее случайный и несколько дилетантский характер. Белинский заставил его взглянуть на писательское дело по- иному.
Авдотья Панаева рассказывает в своих воспоминаниях о том, как однажды «досталось» Тургеневу от Белинского в 1843 году (то есть в самом начале их знакомства), когда Белинский узнал, что Тургенев считает унизительным брать деньги за свои сочинения и предпочел бы дарить их редакторам журналов.
— Так вы считаете позором сознаться, что вам платят деньги за ваш умственный труд? Стыдно и больно мне за вас, Тургенев! — корил его Белинский.
В дальнейшем Иван Сергеевич уже никогда не высказывал таких странных взглядов на писательский труд.
В семье ему прививали пренебрежительное отношение к литературной работе.
— Писатель… Что такое писатель? — говорила Варвара Петровна. — L’ecrivain ou gratte-papier est tout un. (Писатель и писарь — одно и то же.) И тот и другой за деньги бумагу марают… Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомараньем.
В сороковые годы, которые прошли для Тургенева под знаком дружбы с Белинским, он становится литератором и даже журналистом, тогда как прежде был только поэтом.
С 1843 года на страницах «Отечественных записок» появляются его критические статьи и рецензии, в которых он выступает как литературный союзник Белинского.
Работа в журнале приучила Тургенева относиться к писательству как к труду, как к профессии, и впоследствии он сам уже старался привить молодым писателям именно такую точку зрения: «Я надеюсь умереть литератором и ничем другим быть не желаю…»— писал Иван Сергеевич в 1855 году. Льва Толстого он настойчиво убеждал в необходимости стать профессионалом писателем, занять место «у станка».
На возражения Толстого он отвечал: «Вы были бы правы, если б, предлагая Вам быть только литератором, я ограничил значение литератора одним лирическим щебетаньем, но в наше время не до птиц, распевающих на ветке. Я хотел только сказать, что всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом… До сих пор в том, что Вы делали, еще виден дилетант, необычайно даровитый, но дилетант; мне бы хотелось видеть Вас за станком, с засученными рукавами и с рабочим фартуком».
Цену общественному значению литературы он также хорошо узнал в школе Белинского, в кругу представителей передовой общественной мысли того времени.
Девизом великого критика, возглавившего движение писателей-реалистов гоголевского направления, была «социальность». Он часто говорил теперь, что не хочет блаженства, если оно не общее с «меньшими братьями» и принадлежит одному из тысяч. Будучи страстным поборником искусства для жизни, искусства социального, отвечающего насущным нуждам эпохи, Белинский видел в литературе одно из могущественных средств преобразования действительности.
Борясь с защитниками «искусства для искусства», эпикурейской поэзии и реакционного романтизма, отвлекающими читателей от острых тем и вопросов современности, Белинский ратовал за принципы народности и реализма, за поэзию полнокровную, насыщенную глубоким содержанием, понятную и близкую народу.
Ему не суждено было увидеть настоящий расцвет литературной деятельности Тургенева — все самое значительное было создано писателем позднее, в пятидесятые-семидесятые годы.
Но в период становления художника, при переходе от поэтических опытов к прозе, к «Запискам охотниках, близость с Белинским имела для Тургенева очень важное, решающее значение.
Она-то и положила начало глубокому внутреннему перелому, совершившемуся в сороковые годы в Тургеневе, когда существеннейшим изменениям подверглись не только его общественно-политические и эстетические взгляды, но и его нравственный облик.
У тех, кому доводилось сталкиваться в начале сороковых годов с Тургеневым, нередко оставалось какое-то двойственное, а то и просто отрицательное впечатление от него. Так, например, Герцен при первом знакомстве с Иваном Сергеевичем в 1844 году вынес заключение, что при всем своем уме и образованности — это «натура чисто внешняя», которой не чуждо желание рисоваться перед людьми. Более того, он показался Герцену даже фатом и Хлестаковым.
Конечно, это поспешное и ошибочное заключение было скоро отвергнуто самим Герценом, и, как только он узнал Тургенева ближе, между ними надолго установились дружеские отношения.
Но первое впечатление было настолько странным и резким, что Герцен не преминул поделиться своим разочарованием с друзьями, укоряя попутно Белинского в непроницательности и в неумении разбираться в людях.
Черты, подмеченные Герценом, не коренились в Тургеневе и впоследствии исчезли без следа. Однако в свое время он нередко удивлял окружающих некоторыми своими странностями. П. В. Анненков, поддерживавший на протяжении ряда десятилетий тесные отношения с ним, находил, что ключ к пониманию поведения юного Тургенева крылся в одной его тогдашней особенности, которую можно назвать стремлением к оригинальности. «Самым позорным состоянием, в которое может попасть смертный, — писал Анненков, — Тургенев считал то состояние, когда человек походит на другого. Он спасался от этой страшной участи, навязывая себе всевозможные качества и особенности, даже пороки, лишь бы они способствовали его отличию от окружающих».
Отмечали современники и другие слабости молодого Тургенева — привычку во всеуслышание рассказывать о своих сердечных делах и тягу к аристократическим знакомствам.
Вероятно, и от Белинского не укрылись слабые стороны в характере юноши, но это не помешало ему искренне полюбить его.
Белинский увидел не только богатые творческие задатки и огромный интеллект Тургенева. Он оценил и своеобразие его подхода к жизненным явлениям, основанного на тончайшем знании психологии и быта людей самых различных слоев общества. Роднила их и любовь к порабощенной родине, отвращение к крепостному праву, вера в лучшее будущее русского народа.
Общественные интересы Тургенева, его политические, философские и эстетические взгляды получили теперь новый, сильный толчок, вступили в новую фазу развития.
Мягкая и несколько пассивная натура, склонная к самоанализу, меланхолии и созерцательности,
