места на место, из города в город, из страны в страну: Лондон, Париж, Берлин, Зинциг, Баден-Баден, Булонь, Париж, Марсель, Генуя, Рим, Неаполь, Флоренция, Вена, Дрезден, Лейпциг, Париж, Лондон…
Тургенев и раньше много ездил по свету, но во всей жизни его это был, пожалуй, самый насыщенный поездками год.
То ли искал он забвенья от горьких мыслей, то ли хотел переменой обстановки и климата облегчить свой недуг и восстановить душевное равновесие.
Он с готовностью принял совет врачей отправиться летом 1857 года на воды в маленький немецкий городок на левом берегу Рейна, неподалеку от Бонна — в Зинциг; он надеялся, что там в уединении сумеет совместить работу с лечением.
И действительно, спустя неделю после приезда в Зинциг на письменном столе его появились первые страницы новой повести «Ася».
«Странно мне было приниматься за перо после почти годового бездействия — и сначала трудно было, потом пошло полегче», — признавался Тургенев в письме к Панаеву.
Местом действия «Аси» автор выбрал Зинциг и Линц, а повествование вел от лица человека лет сорока пяти, вспоминающего о далекой поре своей юности.
Подготавливая читателей к встрече героя повести с Асей и к описанию ее первой любви, Тургенев дает поразительный по своей колоритности ночной городской пейзаж, «когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах».
Старинный немецкий городок в легкой романтической дымке оживает на страницах повести.
Самый тон повествования и картина ночного города, озаренного луной, невольно заставляют вспомнить о такой же картине итальянской ночи в «Трех встречах». Сопоставив эти два описания, проникнутые лирической задушевностью, мы увидим, как внимательно отнесся Тургенев к совету Некрасова, данному ему перед самой его поездкой в Зинциг.
«Я читал недавно кое-что из твоих повестей, — писал Некрасов Тургеневу из Рима 7 апреля 1857 года. — «Фауст» точно хорош. Еще понравился весь «Яков Пасынков» и многие страницы «Трех встреч». Тон их удивителен — какой-то страстной глубокой грусти».
И, как бы призывая Тургенева продолжить и углубить линию лирической повести типа «Трех встреч», Некрасов обращался к нему с просьбой еще раз перечитать это произведение, уйти в себя, «в свою молодость, в любовь, в неопределенные и прекрасные по своему безумию порывы юности, в эту тоску без тоски» и написать что-нибудь в этом духе.
«Ты сам не знаешь, — восклицал Некрасов, — какие звуки польются, когда раз удастся прикоснуться к этим струнам сердца, столько жившего, — как твое — любовью, страданием и всякой идеальностью…»
И Тургенев откликнулся на призыв Некрасова: «Ася» написана в том самом ключе, о котором говорится в письме поэта.
Иван Сергеевич предполагал быстро закончить ее и уже к осени вернуться с готовой повестью на родину. Ему страшно не хотелось возвращаться «с пустыми руками». Он знал, с каким нетерпением ждали его нового произведения и редакция «Современника» и читатели.
Но закончить «Асю» в Зинциге ему все-таки не удалось. Он завершил повесть только в Риме, куда неожиданно для друзей отправился в октябре 1857 года вместе с Боткиным, отложив на много месяцев возвращение в Россию.
В августе Тургенев приехал в Куртавнель. «Ты видишь, что я здесь, то есть, что я сделал именно ту глупость, от которой ты предостерегал меня, — пишет он Некрасову, — но поступить иначе было невозможно. Впрочем, результатом этой глупости будет, вероятно, то, что я раньше приеду в Петербург, чем предполагал. Нет, уж точно: этак жить нельзя. Полно сидеть на краюшке чужого гнезда. Своего нет — ну и не надо никакого».
В Париже Иван Сергеевич бывал тогда наездами. В один из августовских дней его разыскал там Фет, приехавший справить в Париже свою свадьбу. Его невеста, сестра В. П. Боткина, находилась в это время во Франции.
Поэт хотел, чтобы Тургенев был шафером на этой свадьбе.
«Я решился попробовать счастья, отыскивая Тургенева в rue de l’Arcade, — писал он потом в воспоминаниях. — На мой боязливый вопрос привратник отвечал: «Господина Тургенева нет дома».
— Где же он? — спросил я тоскливо.
— Он отправился в кофейню пить кофе.
— В какую кофейню?
— Он постоянно ходит в одну и ту же.
Привратник дал мне адрес кофейни. Вхожу, не замечая никого из посетителей, и во второй комнате вижу за столом густоволосую седую голову, заслоненную большим листом газеты.
— Pardon, monsieur, — говорю я, подходя.
— Боже мой, кого я вижу! — восклицает Тургенев и бросается обнимать меня.
Мы отправились к нему в rue de l’Arcade и сговорились в этот день вместе отобедать.
— Вот, — говорил Тургенев, — обыкновенно поэтов считают сумасшедшими; в конце концов посмотришь на их действия, и дело выходит не так безумно, как надо бы ожидать».
Сняв номера в «Отеле де Бразиль» для себя, для своей невесты и ее родственников, Фет занялся приготовлениями к свадьбе. Венчание было назначено на 16 августа в посольской церкви. В этот день к подъезду гостиницы подкатила карета, запряженная парою прекрасных серых лошадей, с лакеем и кучером в одинаковых ливреях.
Усевшись в карету, Фет и Тургенев отправились в церковь. Хотя поэт давно находился в отставке, он тем не менее, не желая тратить денег на фрак, оделся в этот день в полную уланскую форму.
Свадебный обед, заказанный в ресторане, прошел оживленно и весело. «Прекрасного вина, в том числе и шампанского, было много, и под конец обеда Тургенев громко воскликнул: «Я так пьян, что сейчас сяду на пол и буду плакать!»
В тот день, когда друзья веселились на свадьбе Фета, в Париж ехал скорым поездом И. А. Гончаров, только что закончивший курс лечения на водах в Мариенбаде. Его влекло сюда желание повидать Тургенева и посоветоваться с ним по поводу «Обломова», над окончанием которого он так упорно работал в Мариенбаде.
Гончаров сам говорил, что всегда сомневался и все не верил себе, все «справлялся с мнением и впечатлением других». Особенно дорожил он советами Тургенева.
Оставив чемодан в «Отеле де Бразиль», Гончаров в десятом часу вечера уже сидел под открытым небом в кафе Тортони на Итальянском бульваре в своем дорожном сереньком сюртучке, рассеянно поглядывая на оживленный поток прогуливающихся парижан.
Возвратившись в гостиницу, он узнал от гарсона, что здесь живет много русских, в том числе Фет и Боткин, разместившиеся этажом ниже. На следующий день, встретившись с ними, он условился, что 19 августа будет читать «Обломова» им и Тургеневу.
«Я читал им свой роман, — сообщил потом Гончаров сослуживцу и другу И. И. Льховскому, — необработанный, в глине, в сору, с подмостками, с валяющимися инструментами, со всякой дрянью. Несмотря на то, Тургенев разверзал объятия за некоторые сцены, за другие яростно пищал: «Длинно, длинно; а к такой-то сцене холодно подошел» — и тому подобное».
Чтение продолжалось и на следующий день. Но читать было трудно — стояла изнурительная жара, в небольшом номере было нестерпимо душно. Гончаров замечал, что по временам то Боткина, то Фета клонило ко сну. «Боткин задремал, — говорится в письме, — но при одной страстной сцене очнулся. «Перл! Перл!» — кричал он…»
Тургенев, говоря о своем впечатлении от прочитанного, заметил, что это вещь отличная, но посоветовал Гончарову сделать в некоторых главах романа сокращения — иные из диалогов показались ему несколько растянутыми.
Автор «Обломова» сказал, что он и сам видит, как много еще предстоит работать над романом: «Поеду в Дрезден и там в тишине и в одиночестве буду его заканчивать…»
Расставаясь с Гончаровым перед своим возвращением в Куртавнель, Тургенев условился с ним, что в первых числах октября они съедутся в Варшаве, чтобы оттуда вместе двинуться в Россию.
