жителями, став неотличимым от них. Я шел, дороги были совершенно пусты, никакого движения. Примерно через час я добрался до окраины деревни. Табличка гласила: „Каруж“. Было уже четыре утра.
Я отыскал вблизи дороги деревянный сарай и решил подождать в нем, пока не рассветет и деревня не начнет оживать, — я рассудил, что оказавшись среди даже немногих людей, буду привлекать к себе меньше внимания. А может быть, где-то здесь есть железнодорожная станция или остановка автобуса. У меня была с собой фляжка виски и немного овсяных печений — так что я, дрожа, уселся в углу сарая и стал грызть печенье, запивая его виски.
Когда посветлело, я старательно почистился, стер грязь с ботинок и обшлагов брюк. Если тебе нужно оставаться неприметным, грязь способна свести все твои усилия на нет. Затем, около половины восьмого, я вышел в деревню, надеясь, что выгляжу, как человек, спешащий на поезд. Деревня, по счастью, оказалась не маленькой — тут имелась придорожная харчевня, почта — кафе и булочные были уже открыты: я шел по улице, не привлекая озадаченных взглядов. Дойдя до автобусной остановки, я занял очередь и спросил у какого-то подростка, довезет ли меня этот автобус до Женевы. Он ответил, что довезет — похоже, мой французский испытание выдержал.
Подошел автобус, я влез в него, купил билет, занял сиденье. В первый раз я позволил себе немного расслабиться и ощутил малый, но приятный прилив гордости, омывший меня. Фаза один завершена. Я глядел в окно на проплывающие мимо пригороды Женевы: самое опасное позади. Теперь надо просто заняться моей работой.
С автобуса я сошел на маленькой площади, сочтя, что уже добрался до центра, и с помощью бывшей при мне карты города, отыскал дорогу в отель „Коммерческий“. К этому времени я успел обратиться в одного из служащих, в своих пальто и шляпах спешащих в начале дня на работу. Я вошел в вестибюль отеля и сразу же вышел. С портье беседовали двое полицейских.
Это могло быть обыкновенной рутиной, совпадением или невезением. Возможно, мне следовало просто подойти к стойке и представиться, но я счел это глупым и ненужным риском. Я зашел за угол и увидел полицейский фургон с полудюжиной ожидающих чего-то людей. Это уже выглядело зловеще. Я пошел по смежным улицам, отыскивая другой отель — не слишком роскошный и не слишком захудалый. И, наконец, нашел: отель „Космополит“ — я счел это название добрым знаком.
Большую часть дня я провел в номере, стараясь успокоиться, оценить мое положение. После полудня поспал. А потом позвонил в отель „Коммерческий“ и отменил заказ номера, сказав, что вынужден задержаться в Мадриде.
Вечером я отправился в ресторан, съел телячью отбивную с жареной картошкой, запив их стаканом пива. Прогулка по улицам Женевы оставила ощущение непривычное. После десяти вечера вступает в силу затемнение (выключаются уличные фонари), однако делается это скорее из чувства долга, чем по необходимости. Жизнь города полна ограничений — это видно даже по еде: пиво оказалось водянистым, а половину картошки я оставил на тарелке, как несъедобную, — и тем не менее, вся здешняя атмосфера близка к нормальной. Война идет где-то еще и даже не близко, ощущение владеющего людьми скрытого напряжения, постоянной, сосущей тревоги в самой глубине сознания, которая так заметна в Лондоне, здесь отсутствует. Я вернулся в отель и хорошо выспался.
Утром позвонил в банк „Фелтри“, чтобы увериться, что встреча, назначенная на утро понедельника, состоится. „
После полудня я спустился вниз, погулял вдоль озера, потом выпил чашку кофе и съел кусок яблочного пирога. Помню, я размышлял о том, как все это причудливо, — я здесь, в Женеве, изображаю уругвайского судовладельца. Я почувствовал, как в горле у меня закипает смех, и на миг ощутил — быть может, она-то и влечет к себе всех настоящих шпионов, — стихию игры, бушующую под поверхностью всего этого риска и серьезности намерений, ощутил опьянение ею. В конечном счете, чем я здесь занимаюсь? — играю в прятки.
Когда я вернулся в отель, девушка-портье сказала, что мне оставили записку. Я развернул листок бумаги: „
Я поднялся наверх, чтобы уложить вещи и, открыв дверь номера, обнаружил в нем четверку ожидающих меня мужчин: двоих полицейских в форме и с автоматами и двоих детективов. Один из них показал мне удостоверение и сказал по-испански: „Вы арестованы, синьор Передес“.
Меня отвезли в пригородный полицейский участок, провели в комнату. Там на столе лежал мой парашют с комбинезоном, меня попросили опознать их, как принадлежащие мне. Я сказал, по-французски, что эти вещи мне не известны, я приехал по делам из Испании. Говоривший по-испански детектив похвалил мой французский, но больше ничего не сказал.
В этой комнате я оставался до наступления ночи. Мне позволили выйти в уборную и принесли кружку черного кофе без сахара. В голове моей неистово бушевала сумятица мыслей, гипотез, догадок, и контр-догадок. Я изо всех сил старался не спешить с заключениями — слишком рано, быть может, меня отпустят? Но один вопрос возвращался раз за разом, угрызая меня: откуда Людвиг узнал, что я в отеле „Космополит“? Единственным человеком в Женеве, в Западной Европе, в мире, знавшим, что я остановился в нем, был я сам.
Вечером меня вывели из комнаты, отвели на зады полицейского участка, подсадили в крытый кузов фургончика и заперли за мной дверь. Окна отсутствовали. Фургончик тронулся; после трех, примерно, часов езды он остановился и заглушил двигатель.
Выйдя наружу, я увидел перед собой
Облаченный таким образом, я проследовал за моим тюремщиком по коридору и вверх по лестницам в большую, очень скудно обставленную комнату. Здесь сохранились кое-какие следы прежнего убранства — держалка для штор, расписной карниз, — составлявшие полнейший контраст функциональности оставшейся в комнате мебели: железной койке (заправленной одеялами), столу со стулом и ночному горшку. Единственное большое окно украшала крепкая решетка, у стены имелся радиатор центрального отопления — теплый.
Уходя, охранник сказал: „
Этой комнате предстояло стать мои новым домом, и я не мог не гадать, как долго я в нем проживу.
Жизнь на вилле. Из моего окна хорошо виден край озера и оснеженные горы за ним. Люцернского озера, как я впоследствии выяснил. Каждое утро охранник в семь часов отпирает дверь и меня отводят в умывальню, где я опустошаю мой ночной горшок, бреюсь и ополаскиваюсь над раковиной. Раз в неделю мне предоставляется душ, тогда удается помыть голову. Полная перемена одежды выдается раз в две недели. Когда я возвращаюсь в свою комнату, меня уже ждет завтрак: хлеб, сыр и эмалированная кружка теплого кофе — всегда теплого, никогда не горячего. Следующая интерлюдия происходит в полдень — обед: неизменно какой-нибудь овощной суп и опять-таки хлеб. После полудня меня выводят во внутренний дворик виллы, где имеется прямоугольная, окруженная гравиевой дорожкой лысоватая лужайка. Мне дозволяется походить, под призором охранника, по дорожке или посидеть, если погода тому благоприятствует, на лужайке. Когда мне приказывают вернуться в дом, я порой мельком вижу другого обитателя виллы (одетого так же, как я), выходящего во дворик для променажа. Со временем я пришел к выводу, что нас таких в доме всего с полдюжины — разбросанных на большом расстоянии друг от друга по трем его этажам — я редко слышу в моем коридоре громкий перестук сабо. Итак, я возвращаюсь в комнату, и в семь вечера мне приносят ужин: тарелку тушеного мяса или отбивную котлету с непременной
