— Положи… на все. Во много раз лучше живут ответственные коммунисты, энкаведисты.
— И евреи, добавил Смышляев.
Ой, вы страшно ошибаетесь, — запротестовал субъект с усиками. — Не каждый еврей Лазарь Каганович. У евреев, в нашем социалистическом отечестве, чума ему на голову, очень таки кислое существование. Ну, чем здесь может заниматься честный еврей? Торговать нельзя, ремеслом заняться — налогами задушат, биржи нет, комиссионеры не требуются. Что прикажете делать в таком государстве?
— Растрачивать казенные деньги, — снова вставил Смышляев.
— Опять вы о растратчиках. Покорно вам благодарю. Мой кузен один раз попробовал растратить и получил пять лет тюрьмы. За это же сразу сажают. Нет. в Советском Союзе я предпочитаю честную жизнь.
— Но ведь и вас посадили, — сказал я.
— Ах, это совсем по другому делу. Даже без всякого дела. Просто за то, что я пытался бежать от кислого существования в нашем советском государстве, рак желудка ему в бок.
— Как бежать?
— Приблизительно, как наш аргентинец. Только с маленькой разницей. Он бежал сюда, а я — туда.
— Куда?
— За границу…
Абраму Соломоновичу Розенфельду кислое существование в Советском Союзе опротивело давным- давно. Он долго подготавливался к бегству отсюда. Наконец, подготовился. Все свои наличные деньги обратил в иностранную валюту и золото. Поехал в Армению и там попытался перейти турецкую границу. Был пойман и сел в тюрьму.
Преступником себя Абрам Соломонович не считает.
— Что? Я совершил преступление? Оставьте ваши шуточки при себе. Меня душит смех. О преступлениях я даже и не думал. Просто мне захотелось переменить место жительства. Разве я не имею права жить, где хочу?
— Вы бы это своему следователю сказали.
— А вы думаете, я не говорил? Так этот паршивый еврей ничего слушать не хочет.
— Разве ваш следователь еврей?
— А вы думаете, нет? Я ему говорю: —'Послушайте, гражданин Коган! Вы же из наших. Так зачем вы меня подводите под неприятности?' И вы знаете, что мне ответил этот сын сукиного отца?
— Интересно, что?
— 'Для НКВД все враги народа одинаковы, независимо от национальности'. И после этого он набил мне по морде… Разве это жизнь? Это же самое кислое существование. Хуже уксуса…
Однако, расставаться с 'кислым существованием' Розенфельду не хочется; все же оно лучше смерти. Поэтому он упорно отрицает предъявленные ему следователем обвинения в измене родине и шпионаже.
4. Амнистия
Смышляев обвиняет самого себя:
— Да! Я виновен! Виноват в том, что был слишком глуп полтора десятка лет тому назад. Поверил обещаниям советской власти. Поэтому и сижу теперь в тюрьме…
До революции он был офицером кирасирского полка. В годы гражданской войны сражался в Добровольческой армии. против большевиков. Затем вступил на тернистый путь эмиграции. Вместе с вранпэлевцамд эвакуировался из^Крымау^Сидел за проволокой в лагере интернированных в Галлиполи. Торговал в разнос на улицах Константинополя засахаренными фруктами и табаком; продавал и газеты.
В 1923 году русскую колонию турецкой столицы взволновала неожиданная новость: советская власть амнистирует белых, желающих вернуться из-за границы на родину. Газеты писали, что все прошлые грехи людей, воевавших против красных, будут прощены и что вообще большевики совершенно изменились и подобрели.
Многие в эмиграции поверили этому. Стали уезжать в родные края. Поехал и Смышляев.
Некоторых возвращенцев в СССР сразу же арестовывали. Иным давали возможность пожить на родине несколько месяцев, а потом судили или без суда отправляли в тюрьмы и концлагери. Как это ни казалось странным, но офицеров царской и белых армий советская власть пока не трогала. Наоборот, их усиленно приглашали работать во всяких военных учреждениях и в армии, заманывали туда высокими денежными окладами и обильными пайками; охотно принимали даже и в коммунистическую партию.
Смышляев объясняет это просто:
— Тогда у большевиков было очень мало опытных офицеров. Вот они и постарались использовать нас для обучения своей армии. Взяли от нас наши знания и опыт, подготовили нашими руками свой армейский командный состав, и теперь мы им уже не нужны. Куда же нас девать? Кроме тюрьмы, некуда. Это я понял ясно только в тюремной камере. Все мои приятели и знакомые офицеры сидят под замком. Мне-то еще посчастливилось: арестовали позже других. Больше их на воле прожил и даже, представьте, в коммунистической партии состоял. Приняли меня туда, как 'перевоспитавшегося в советском духе военного спеца'.
В первые годы, после возвращения на родину, Смышляев преподавал в Военной академии, там же был принят в ВКП(б), затем работал в одном из военных комиссариатов и, наконец, в Северо-кавказском краевом совете Осоавиахима. В последнем из этих учреждений его и арестовали, предварительно объявдв 'врагом народа'…
— Теперь хотят меня судить за службу в Белой армии, — говорит он мне.
— Позвольте! Но ведь вас амнистировали?
— Совершенно верно. Как и других. Но дело в том, что один из параграфов 58-й статьи Уголовного кодекса карает за службу в белых армиях,
— Получается нелогично.
— А вы, когда-нибудь, видели логику в действиях советской власти?
Я пожимаю плечами. Горько усмехнувшись, Смышляев произносит:
— Следователю мало одного обвинения для меня. На мою эмигрантскую голову он взваливает целую кучу разных преступлений. С большого конвейера я почти не слезаю…
Он сжимает кулаки и яростно скрипит зубами.
— Но я не сдамся! Нет! Умру, а не подпишу ни слова… Кирасиры умеют умирать!
5. Друзья Буденного
Они сидят в углу камеры и потихоньку, полушепотом, чтоб не слышал тюремный надзор, поют:
