несчастным, как и я, людям, просто и трогательно смягчающим мои страдания.
У того заключенного, который заботился здесь обо мне больше всех остальных, нашлась для меня поистине драгоценнейшая вещь. Попав сюда из отдаленного концлагеря, он сумел пронести в камеру маленькую берестяную коробочку вазелина, смешанного с гусиным жиром. Эта мазь спасла мои обмороженные пальцы и уши.
Я никогда не забуду этого заключенного, бывшего советского студента Анатолия Житникова, впоследствии расстрелянного.
Я проспал весь день и только вечером смог удовлетворить любопытство моих новых сокамерников, приставших ко мне с обычными для заключенных расспросами о том, как и давно-ли попал я в тюрьму и в чем обвиняюсь. Мой краткий рассказ об этом не удовлетворил их; они ему не поверили. Когда я кончил рассказывать, то был очень удивлен их оценкой моих слов и неожиданным требованием:
— Брось трепаться и скажи нам правду.
— Все рассказанное мною правда. Почему вы не хотите мне верить? — возмутился я.
Вместо ответа мне задали вопрос:
— Знаешь, куда ты попал?
Я еще раз обвел глазами камеру, ее темно-красные стены, двойные решетки, стальную дверь и ответил:
— Знаю. В камеру подрасстрельных. Я уже был в такой.
— А кто тут сидит, знаешь?
— Смертники, конечно.
— И за что?
— Думаю, что за всякие преступления и не преступления.
— Ошибаешься. Тут собраны исключительно сталинцы.
— То-есть, вы хотите сказать: коммунисты?
— Нет. Коммунистов среди нас мало. Но сюда сажают только тех, кто натворил что-либо против гнусной личности товарища Сталина. Поэтому и кличка у нас такая: 'сталинцы'. Понятно?.. А теперь скажи- ка нам, в чем ты провинился лично перед 'отцом народов'?
— Да ни в чем же.
— Ну, дело твое. Не хочешь говорить и не надо. Многие в тюрьме скрывают от сокамерников подробности своих следственных дел. Только в камере смертников это бессмысленно. Ведь все равно тебя расстреляют..
Так и не поверили они моим утверждениям, что ни на 'воле', ни в тюрьме я 'личность отца народов не трогал'. Даже наиболее интеллигентный из них, хотя и с самой каторжной физиономией, Анатолий Житников, отнесся к моему рассказу не без сомнений. Выслушав меня, он сказал:
— В тюрьме, конечно, всякое бывает. Но все-таки непонятно, почему вас сюда посадили. Может быть, тоже хотят превратить в 'сталинца'?
— Может быть, — согласился я, пожав плечами.
— И почему ваш следователь не выполнил свое обещание?
— Какое?
— Он же обещал умертвить вас в 'ледяной могиле'. Или у него есть какие-то новые виды на вас?
— Не знаю.
В камере 'сталинцов' было более двух десятков человек. Познакомившись с ними поближе, я убедился, что они обвинялись в преступлениях против личности 'отца народов'. Позднее, уже в другой камере, мне удалось узнать, что все они были расстреляны. Из них только четверых к смертной казни приговорил суд. Остальных казнили без суда.
То, в чем они обвинялись, считалось советской властью тягчайшими государственными преступлениями. Иосиф Джугашвили и люди, возведшие его на пьедестал 'коммунобога', беспощадно расправлялись со всеми, кто смел расшатывать этот пьедестал, покушаться на усевшегося на нем 'гениальнейшего' идола, сомневаться в его 'божественности' или высмеивать ее.
1. Навязчивая идея
Из концлагеря, после пятилетнего заключения там, Анатолий Житников вышел не совсем нормальным. Оттуда он вынес подорванное здоровье, истрепанные нервы, жгучую ненависть к Сталину и ничем непоколебимое убеждение, что именно 'отец народов' — и никто другой — виновен во всех постигших его, Житникова, несчастьях. Страстное желание рассчитаться за это со Сталиным превратилось у него в навязчивую идею еще в лагере.
Туда Житников попал по пустяковому 'делу, за рассказывание антисоветских анекдотов, в которых кстати, фигурировала и личность 'отца народов'. Отбыв пятилетнее заключение, лагерник не вернулся к своей семье.
— Не хотелось отцу и матери неприятности доставлять. Ведь у нас семейные связи родителей с репрессированными детьми тоже преступление, — горько усмехаясь говорит Житников.
Несколько лет скитался он по СССР, живя и работая, где и как придется. О том, чтобы обосноваться на одном месте, жениться и обзавестись семьей, не думал. Все его мысли и чувства были заняты иным: планами расчета со Сталиным. Таких планов он придумывал множество, разрабатывал их до мельчайших деталей, но ни один из них выполнить было невозможно. И в Москве, и на Кавказе, и в Крыму 'отца народов' слишком хорошо охраняли.
Знакомясь с разными людьми, завязывая с ними дружбу, выясняя их отношения к партии и советской власти, некоторых Житников посвящал в свои планы. Однако, ни один советский гражданин не поддержал его. Люди шарахались от него в ужасе или советовали 'бросить глупые фантазии'. Анатолий Житников был арестован при попытке проникнуть на территорию сталинской дачи в Кисловодске. Следователи на допросах выпытали у него все 'террористические планы' и без суда препроводили его в камеру смертников.
Обо всем он может говорить, как вполне нормальный, интеллигентный и образованный человек, но только не о Сталине. Одна мысль об 'отце народов' приводит его в бешенство, зажигая в глазах злобные огоньки безумия и превращая слова в бессвязный поток выкриков:
— Я ему!.. я его!.. рассчитаюсь!.. убью… разорву на куски… превращу в пепел… я его!..
С такими криками Анатолий Житников пошел и на казнь.
2. Два отца
В одной казачьей станице Кизлярского округа двадцатилетний комсомолец Тишка Петраков зарезал своего отца. До прибытия милиции на место преступления убийцу задержали соседи-казаки. Он стоял со связанными сзади окровавленными руками в окружившей его кольцом толпе, озираясь, как затравленный волк и молчал. Молчала и толпа, разглядывавшая его с любопытством и отвращением. Подобного случившемуся преступлению в станице еще никогда не было.
Только один из казаков, старик Веретенников бросил убийце несколько фраз осуждения и упрека:
— Эх, Тишка, Тишка! И как у тебя рука на отца поднялась? Ведь он тебе родной был, а не какой- нибудь 'отец народов'…
Петракова допрашивали и судили в Кизляре. На допросе он рассказал следователю подробно об убийстве и о том, как его задержали, упомянув при этом и слова Веретенникова. Этими словами следователь заинтересовался больше, чем преступлением.
— Расскажите мне подробнее о вашем старом контрреволюционере. Это очень важно. Если нам с вами удастся его разоблачить, то я постараюсь добиться для вас смягчения приговора, — пообещал он
