закончились финансовым крахом, а певцы, музыканты, костюмеры, декораторы и машинисты сцены подали на него иск в суд за невыполненные обязательства, что вызвало немало разговоров в городе.
— Да кто же не знает, что Орсатто никогда не был человеком слова! — заметил Антонио, слушая рассказ Джован Баттисты.
Чтобы успокоить отца, он старался заверить его, что место ему в Пьет
Однако Джован Баттиста не мог с ним согласиться. Ему было хорошо известно, что над любым импресарио как дамоклов меч висит угроза банкротства и что правительство никогда не придёт на помощь терпящему бедствие театру. Он напомнил заблуждающемуся сыну, что импресарио должен не только подумать о постановке спектакля, но и привести в порядок театральный зал, позаботиться о его освещении и отоплении зимой, размножении партитур и либретто, о деньгах на выплату аванса музыкантам, певцам и всем, кто готовит спектакль. Кроме того, нужно побеспокоиться об афишах, чтобы привлечь зрителя.
Выслушав этот длинный перечень ждущих его забот, Антонио не стал перечить отцу. Решив обратить затянувшийся разговор в шутку, он прочёл стишок анонимного автора, из коего явствовало, как общественное мнение оценивает работу любого театра:
Но Джован Баттисте было вовсе не до шуток, и легкомыслие сына его поражало и удручало. Приводя в пример тысячу опасных зигзагов на пути любого импресарио[21] , кроме финансовых трудностей, он сослался на другое неодолимое препятствие — цензуру. А она-то двойная: светская и церковная, и обе они способны преподнести любой сюрприз. Спор между отцом и сыном прервался по прибытии в Венецию.
Выйдя из лодки на набережной Скьявони, путники свернули в проулок Делле Рассе, где им повстречались знакомый зеленщик и провизор из ближайшей аптеки. Они сообщили, что их заждались в соседней мальвазии. Там среди собравшейся компании были Тони Сбица по прозвищу «Хроника», которому не терпелось черкануть о них пару строк в газету, и сапожник Нане или «Ветерок», как все его звали, ибо через него любая весть сразу разносилась по всей округе. Тут же был и родственник Антонио Казара, зашедший из своей пекарни пропустить стаканчик. Но дону Антонио было не до поздравлений собравшихся в таверне друзей и знакомых. В отличие от отца, пустившегося в разговоры о Виченце, он мечтал поскорее оказаться дома и уединиться, поскольку с утра ему надлежало приступить к занятиям в Пьет
Когда отец и сын подошли наконец к дому, их давно поджидала, стоя на балконе, закутанная в шаль Камилла. Она не учла, что опустившийся на лагуну туман стал причиной их опоздания. Антонио выглядел заметно уставшим, но довольным. Ранее возвратившийся из Виченцы скрипач успел навестить её и сообщить об успехе оперы и новом заказе от братьев-доминиканцев.
Ничто уже не могло сбить Вивальди с намеченного пути. Все помыслы были связаны с Сант’Анджело, который посещался в основном мелкой буржуазией, торговцами, ремесленниками и рабочим людом. Его не жаловали снобы-театралы, отдающие предпочтение аристократическим театральным залам, принадлежащим патрициям Гримани, или заново отстроенному Сан-Кассьяно. И чтобы выжить, театр Сант’Анджело насаждал подлинно народный стиль, а в репертуаре были спектакли с незатейливым сюжетом и ласкающими слух мелодиями, что отвечало вкусам широкой публики. Он всегда был полон, как и соседний театр Сан-Мозе, поскольку низкая входная плата была по карману простому люду. Но часто сборы не могли покрыть расходы на постановку, и наступали чёрные дни. И всё же театру Сант’Анджело удавалось выдерживать все три сезона каждый год.
По традиции театральный сезон в Венеции открывался в первый понедельник октября оперой-
В городе прошёл слух, что Вивальди переключился на оперу после премьеры своей первой постановки на либретто Лалли в Виченце, об успехе которой уже были наслышаны в артистических кругах Венеции. Разговоры на эту тему велись в салонах и кафе. Особое удивление вызывало намерение Вивальди поработать в плебейском Сант’Анджело, который светские гурманы обходили стороной.
— Легко вообразить, чем всё это закончится, когда он, как Орсатто, окажется в долгу как в шелку, — утверждали одни.
— Да как можно писать музыку для такого театра, где городская чернь во время спектакля шушукается, лузгает семечки и похрустывает жареными кальмарами? — недоумевали другие.
Вивальди всё это было известно, и он задался благородной целью поднять художественный уровень оперных постановок прежде всего за счёт музыки, певцов и оркестра.
— Пойми же наконец, — убеждал его отец, — что дорогостоящие декорации с колоннами и пейзажами, не говоря уж о сценических эффектах, обойдутся в копеечку.
В те годы во всю развернуло свою деятельность плодовитое семейство Бибьена, декораторов из Болоньи. Они уже не довольствовались созданием на сцене лишь центральной перспективы и настойчиво предлагали боковую, бьющую на эффект и порождающую ощущение объёмности всего происходящего на сцене. Всё это приводило к непомерному росту их гонораров. От них не отставали неаполитанец Йолли и местные сценографы Мауро. Но Вивальди решил отказаться от громоздких рисованных декораций, неоправданно дорогих парчовых костюмов и сделал ставку на проявивших себя молодых художников. В Венеции работали для театра сын Бернардо Каналя — Джованни, прозванный за свои архитектурные «ведуты» Каналетто, и молодой живописец Марко Риччо. Не нужен был и расширенный оркестр, который можно сократить до нескольких инструментов, главным образом струнных. Да и среди певцов никогда не было недостатка в способной молодёжи. Вивальди хотел любой ценой добиться от Джован Баттисты согласия стать пайщиком создаваемой им антрепризы Сант’Анджело, чтобы совместными усилиями вдохнуть новую жизнь в театр и, главное, поднять художественно-исполнительский уровень всех опер в репертуаре.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В приюте Пьет
