Вивальди

театр под дождём розовых лепестков и возгласы ликующей толпы.

Как только места в центральной ложе были заняты высокими гостями, на подиуме перед сценой появился рыжий священник в тёмном сюртуке и с причёсанной шевелюрой (заслуга отца, не забывшего выговор Камиллы). Взмах дирижёрской палочки, и оркестр заиграл увертюру. Когда поднялся занавес, в зале раздались возгласы восхищения, как это произошло в театре Сант’Анджело на премьере «Роланда». На сцене перед изумлёнными зрителями возник дворцовый зал в обрамлении беломраморных колонн и зажжённых бронзовых светильников. В центре на золочёном троне восседал консул Тит Манлий. Рядом с ним — сын, центурион Деций, а вокруг — тридцать римских легионеров.

Джован Баттиста внимательно следил за действием на сцене, за сыном на дирижёрском подиуме, певцами и артистами миманса. Но его интересовала прежде всего реакция публики. Уже в первом акте сразу после арии «Если в сердце воина…» раздались громкие аплодисменты, никак не спровоцированные клакой, о которой знающий дело старший Вивальди загодя побеспокоился. Публике явно пришёлся по вкусу воинственный дух царящей на сцене атмосферы, что ещё более подчёркивалось диссонирующим скрежетом отдельных смычковых инструментов оркестра. По мере развития событий аплодисменты раздавались всё чаще, а в конце оперы дружно и долго не смолкали. Флакончик с териакой в кармане Джован Баттисты, к счастью, не понадобился. Несмотря на усталость, астма Антонио на этот раз не испортила праздник.

После спектакля церемониймейстер проводил рыжего священника в центральную ложу, где ему была выражена благодарность за прекрасный спектакль. Когда он вернулся на сцену при уже закрытом занавесе, к нему бросилась милая девчушка и повисла у него на шее. Ожидая сына за кулисами, Джован Баттиста заметил двух незнакомых девушек, но он никак не мог предположить, что они поджидают его сына — священника.

— Это моя ученица, — смутившись, пояснил отцу Антонио. — Она мантуанка французского происхождения. А это её единоутробная сестра.

Девушек звали Анна Тессьери Бонжиро и Паолина Тревизан. Отец Анны был французским цирюльником, обосновавшимся в Мантуе, где женился на вдове Бартоломее с годовалой дочерью от первого брака. Фамилию цирюльника Тестье мантуанцы переиначили на итальянский лад — Тессьери. Красавицей Анну назвать было нельзя. Но в ней было немало привлекательного: изящная фигурка, живые чёрные глаза, пышная копна волос и милый кокетливый ротик. Выглядела она постарше своих двенадцати лет и мечтала стать певицей. Узнав о прибытии в Мантую Вивальди, о котором шла молва как об опытном педагоге, Анна упросила подруг, друзей и знакомых представить её маэстро. Вот таким образом настойчивая девушка добилась своего и стала ученицей Вивальди.

Спустя несколько дней после премьеры Антонио решил возобновить прерванные из-за спектаклей занятия вокалом с юной ученицей в репетиционной комнате с клавесином. Анна пришла в сопровождении старшей сестры. Сюда же заглянул и Джован Баттиста, которого распирало любопытство вновь взглянуть на девчушку, поразившую его столь страстным изъявлением чувств к сыну, а заодно и узнать, каков у неё голос. Анна была ещё очень юна и не обладала пока большим голосом, в нём не было силы и уверенности. Со временем он мог бы развиться и достичь превосходного звучания.

Настал момент отъезда домой. Джован Баттиста никогда не оставлял так надолго Камиллу, которая, вероятно, сгорала от нетерпения узнать последние новости из Мантуи. Ему тоже есть о чём ей порассказать. После триумфа «Тита» Антонио получил заказ на новую оперу для Арчидукале. Кроме того, он подрядился сочинить торжественную кантату по случаю назначения епископом Мантуи монсеньора Гвидо ди Баньо.

После оперы кантата стала важнейшим вокальным жанром, порождённым итальянским барокко. Мадригалы уже завершили свою историю. А кантата являла собой сольное пение с сопровождением чемболо, basso continue или даже оркестра. Её обожали певцы-виртуозы, особенно в период мёртвого театрального сезона, когда они могли блеснуть во дворцах своих покровителей- меломанов и удовлетворить собственное тщеславие. Религиозная кантата Вивальди начиналась с арии «О, славный пурпур моих сутан…».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Зима выдалась на удивление тёплой. Казалось, уже весна на пороге. Из оконца дребезжащего дилижанса, который вёз его в Местре по накатанной дороге мимо вичентинской холмистой гряды, Джован Баттисте было видно — земля полностью освободилась от снежного покрова. Ему не терпелось поскорее рассказать Камилле о житье-бытье в Мантуе. Он начнёт со свадьбы принца-наместника Филиппа, за которой наблюдал, стоя в толпе перед дворцом. Впечатление было столь ярким, что перед его взором вновь ожили картины пышных торжеств с прекрасными дамами и галантными кавалерами, каретами, лошадьми, солдатами, духовым оркестром… Как всё это не похоже на венецианские, даже самые богатые, свадьбы. Он обязательно расскажет Камилле, которая никогда не выезжала за пределы лагуны, о золочёной, как в сказке, карете с впряжённой в неё шестёркой белых рысаков и о девушках, выстроившихся в две шеренги перед входом в театр Арчидукале на премьеру «Тита Манлия»; все как на подбор красавицы и не старше пятнадцати, с корзинами, полными лепестков роз. Идея пришла в голову Антонио. Но как не просто было в январе найти столько живых цветов! Пришлось нарезать из тонкой цветной бумаги тьму лепестков, похожих на всамделишные.

Конечно, жена в первую очередь начнёт с расспросов о здоровье сына. Чтобы её не огорчать, он скажет, что приступы астмы были редки и, как в Венеции, возникали от переутомления. Теперь кроме териаки, по предписанию местного эскулапа, Антонио принимает успокоительные соли, подмешивая их к воде, которая обретает зеленоватый цвет. Слава богу, что найдено наконец эффективное средство, помогающее справляться с недугом даже в Мантуе с её влажным климатом.

Но по мере приближения дилижанса к Местре он всё больше задумывался. А не лучше ли было ему задержаться в Мантуе и не оставлять Антонио одного? Ведь кроме сочинения кантаты по заказу епископа сыну предстоит взяться за новую оперу. Правда, теперь у него объявился импресарио для улаживания дел, связанных с постановкой оперы. А как не поведать Камилле, что Антонио сумел за пять дней написать оперу, которая вызвала фурор? Одновременно им написан концерт для фагота и ещё немало чего. Несмотря на загруженность работой, сын ни на один день не расставался с молитвенником и успевал урывать время для уроков по вокалу с одной девушкой, француженкой по происхождению. Хотя Антонио без ума от её голоса, он не разделяет его мнения. Но о чём бы ему не хотелось рассказывать жене, так это о своём странном ощущении, когда после премьеры «Тита Манлия» эта самая француженка бросилась на шею сыну. Если бы Антонио не был священником, в этом объятии не было бы ничего предосудительного. Ему никогда не приходилось видеть ничего подобного в Пьета после концертов, где немало девушек постарше и куда интереснее этой французской замухрышки. Кстати, о Пьета. Найдется ли там снова место для Антонио? Эта мысль его беспокоила. Стоило ли сыну вообще покидать Венецию, где приютские воспитанницы души в нём не чают? Как же хорошо работалось Антонио с ними, и он увлечённо сочинял концерты и хоралы для них. Тут Джован Баттиста вспомнил, как в последнее время Антонио любил повторять: sequere Deum — следуй за Богом. От кого он услышал это изречение?

Перед самым отъездом из Мантуи Джован Баттиста узнал, что сыну поручено написать третью оперу для Арчидукале «Кандаче, нубийская царица». Её занимательный сюжет повествует о смелой правительнице античного царства на Ниле. Как пояснил Антонио, героические женские характеры должны понравиться публике, равно как и художественное оформление спектакля с экзотическими храмами, пирамидами, пальмами и долиной Нила. Мысли Джован Баттисты были прерваны видом показавшейся вдалеке крепостной башни Местре. А это значило, что через час-полтора он будет дома.

Непросто было включиться после долгого отсутствия в каждодневную венецианскую жизнь. Прежде всего Джован Баттиста отправился к коллегам из оркестра Сан-Марко, от коих узнал печальную весть о смерти друга, архитектора и импресарио Франческо Сантурини, построившего театр Сант’Анджело. Во время их последней встречи Сантурини выглядел неважно, признав, что дела его доконали. После