Чазов убедил его плавать каждый день. На даче Леонид Ильич начинал утро с бассейна. В отпуске подолгу плавал в Черном море. Собственно, ничего иного в отпуске он не делал. Гулять и читать не любил. Поплавав, садился на пирсе под тентом и играл в домино. Постоянные партнеры – помощник, сопровождавший его в отпуске, врач, охранник.
В море рядом с ним всегда плыли два охранника, неподалеку шли шлюпка еще с двумя охранниками и катер с аквалангистами и врачом-реаниматором. Однажды у него что-то произошло с головой и он стал тонуть.
«По мере того как Брежнев дряхлел и у него усугублялся склероз, – писал Чазов, – все более четко обозначались две его навязчивые идеи – несмотря ни на что, он должен плавать в море и охотиться. Видимо, этим он хотел доказать окружающим, а возможно, прежде всего самому себе, что он еще сохранил свою активность и форму, которой всегда гордился».
Академик Петровский, описывая историю болезни Брежнева, прибегает к термину «дезагравация». Это ситуация, когда больной преувеличивает свое физическое благополучие и не жалуется на болезни. Леонид Ильич вовсе не считал себя больным. И убедить его уменьшить количество снотворных и седативных препаратов не удалось. Он попал в зависимость от них, это была своего рода токсикомания, разрушавшая личность.
Кажется странным, что Брежнев, который прошел войну и выиграл столько политических сражений, был человеком со слабой психической структурой. Он, как гимназистка, мог упасть в обморок. Психика главы государства не выдерживала постоянных стрессов. Когда возникала неприятная ситуация, он хотел уйти в сон.
Леонид Ильич инстинктивно искал способ снять напряжение, хотя бы на несколько часов избавить себя от груза непосильных проблем. Что мужчина обычно делает в такой ситуации? Прибегает к помощи алкоголя.
Пока Леонид Ильич был относительно здоров, мог под хорошую закуску прилично выпить – и без плачевных последствий. В 1973 году Брежнев приехал в Соединенные Штаты. Ужинал у Никсона на даче.
– Появился официант, – вспоминал Виктор Суходрев. – И довольный Никсон сказал: специально для вас я припас бутылку «Столичной». Официант разлил водку по рюмкам и унес бутылку.
Дальше имелось в виду, что хозяин и гости станут пить вино – по классическому образцу: к рыбе – белое, к мясу – красное. Слуга стал разливать белое вино. Тут Брежнев недовольно сказал:
– Ну, зачем же так, пусть нальет еще по рюмке водки. Суходрев перевел. А слуга уже ушел. Никсон попросил:
– Нажмите кнопку.
Появился слуга, выслушал распоряжение Никсона, налил всем по рюмке и опять хотел уйти. Но тут Брежнев успел вмешаться:
– Чего он уносит, пусть оставит на столе, мы сами разберемся.
Вместо вина за ужином выпили втроем бутылку водки.
– Брежнев – не пьяница, он вообще непьющий человек, – рассказывал в газетном интервью его помощник Виктор Голиков. – В лучшем случае, если какое-то событие, праздник, он рюмочку выпьет – и всё. Я одному дураку сказал: «Ты знаешь, я выпил за свою жизнь столько, что Брежневу вместе с тобой и такими, как ты, столько не выпить». Я не пьяница, но я жил недалеко от Абрау-Дюрсо, Анапы. Попал в Молдавию – тоже винодельческая страна. А Леонид Ильич вина-то по-настоящему не пил...
Но с годами Брежнев стал серьезно ограничивать себя в спиртном. По словам Чазова, в периоды неприятностей в семье Леонид Ильич прикладывался к коньяку, но это продолжалось недолго. На приемах и торжественных обедах из бутылки с наклейкой «Столичная» ему наливали простой воды.
В последние годы Брежнев уже нуждался в более сильных средствах, чем алкоголь, дававший лишь кратковременную передышку. Он открыл для себя снотворные препараты, которые позволяли ему надолго забыться. Брежнев принимал снотворное, считая, что без таблеток он не в состоянии заснуть. Конечно, пожилые люди не спят так же крепко, как молодые, но бессонницы, как считают врачи, у него не было. Леонид Ильич спал достаточно, но внушил себе, что ему нужно спать больше.
Это сейчас появились легкие препараты без серьезных побочных последствий, а тогдашние снотворные действовали на нервную систему и постепенно вызывали дряхление.
Окружащие не понимали, что происходит с генеральным секретарем, отчего он пребывает в таком странном состоянии.
– Чем дальше, тем чаще он был в странном состоянии, словно спросонья, – вспоминал Виктор Суходрев. – Потом уже узнал, что он пристрастился к снотворным. Из-за этого произошла атрофия мышечного аппарата, он стал плохо говорить.
В 1974 году Леонид Ильич прилетел в Казахстан на торжества, посвященные двадцатилетию освоения целины. Вечером он пригласил к себе Виктора Голикова. Тот застал у генерального секретаря личного врача – Николая Родионова, который выдал Брежневу четыре или пять таблеток снотворного. А Брежнев молящим голосом попросил:
– Коля, дай еще одну.
– Нет, Леонид Ильич, хватит.
Голиков и Родионов вышли вместе. Голиков с раздражением сказал:
– Коля, ну что тебе жалко лишней таблетки, что ли?
– Виктор, ты не знаешь всего – это ведь наркотик. Дело не только в том, что Брежневу хотелось спать. Ему надо было хотя бы на время отключиться, уйти от проблем. У него иногда прорывалось раздражение:
– Да что же это такое, ничего невозможно решить! Брежнев изрядно подорвал свое здоровье неумеренным приемом снотворных. Если бы он не глотал таблетки в таком количестве, он бы так быстро не сдал.
– Это токсикомания. – Академик Чазов не сомневался в диагнозе. – Человек привыкает к препарату и не может без него. Это и привело к дряхлению. Если бы не это, он бы еще держался.
И в семье с горечью замечали, что Леонид Ильич всё чаще уходит в себя, погружается в невеселые раздумья, что он отрешен от дел и безразличен к окружающему миру. Старел на глазах.
«Он на ночь пил по четыре-пять снотворных таблеток, – вспоминал Голиков. – Он стал уже наркоманом... Я заметил, что Леонид Ильич на ногах твердо не стоит, стал глохнуть, речь нечленораздельная. Поразмыслив, решил поговорить с Брежневым один на один и даже направился к нему в кабинет. Но у него была Галя Дорошина.
В последнее время Брежнев только ее терпел, принимал с документами. Всё шло через нее. Я ее всегда считал умной, порядочной женщиной. Позвал ее:
– Галя, мне надо с Леонидом Ильичом поговорить. Он же умный человек. Как он не понимает, что губит себя, употребляя свое снотворное. Быстро устает и после обеда обязательно спит.
А Галя Дорошина мне говорит:
– Виктор Андреевич, не делайте этого. Если вы только заговорите с ним на эту тему, он вас возненавидит и от вас избавится».
Чуть ли не единственным связующим звеном между Брежневым и остальным миром оставалась его референт-стенографистка Галина Анатольевна Дорошина. Она приносила Брежневу наиболее важные документы, которые необходимо было довести до его сведения.
Когда состояние Брежнева ухудшилось и нужно было как-то повлиять на генерального секретаря, чтобы он соблюдал режим и заботился о своем здоровье, Чазов обратился к Андропову. Андропов не рискнул сам заговорить об этом с Леонидом Ильичом. Пошел к Суслову. Тот был очень недоволен, что к нему обращаются с таким вопросом, вяло сказал, что при случае поговорит с Брежневым, но ему явно не хотелось этого делать.
А мог ли кто-нибудь еще в высшем эшелоне власти рискнуть и вмешаться в личные дела генерального секретаря?
Начальник столичного управления госбезопасности Виктор Алидин вспоминал, как однажды член политбюро и первый секретарь Московского горкома Виктор Гришин попросил его зайти, чтобы посоветоваться по щекотливому вопросу.
