заколоченные, что вашими стараниями как новенькие стоят. Кстати, спросить хотела: как это вы их в сохранности содержите, внутрь не входя?
Ты приняла вызов, молодец, Лика, уважаю. И каким только ветром тебя в невесты божьи занесло?
– Ничего сложного. Главное, чтобы сверху не прохудилось, – вот так и содержу. Когда крышу подлатаю, когда что-то ещё по мелочи сделаю… – я дразнил её, и она это чувствовала.
А ведь ты привыкла, чтобы тебя боялись, Лика, – вдруг мелькнула мысль. Что ж, раз такая смелая – пройдись-ка по окрестностям деревеньки нашей в сумерках; а то ещё на Мохово болото сходи – там, где Моховый Человек под луной бродит-вздыхает, на судьбу жалуется. Не знаю, поможет тебе тогда молитва твоя, девонька, или нет. Хотя – если пропустили тебя мои лесные сторожа, может, вера твоя у тебя и впрямь настоящая, а такие, я знаю, на многое способны. Может, ты и через Мохового Человека переступишь, головы не повернув и даже не заметив.
Что ж, проверим. Посмотрим, на что ты годишься, Лика, и зачем на самом деле сюда приехала.
Они и вправду оставили рюкзаки во второй горнице и быстро, как-то боком, словно крабы морские, шасть-шасть на улицу. Полкан проводил их тяжёлым ворчанием, не отрывая морды от лап – не в себе пёс, как есть не в себе, уж не заговор ли какой наложили?
Я за ними следить не стал – по хозяйству дел полно, да и что они такого смогут учинить-увидеть ярким днём? Только те же заколоченные избы да чистые огороды.
…Однако Лика со спутником, видать, так не думали. По деревне они лазали долго, обошли все дома, не пропустив ни одного. И чего только вынюхивали? Что тут у нас вот так, с наскоку, вынюхать можно?
Я возился с огородом, поправлял изгородь у соседней избы, сходил за водой к колодцу – и всё время краем глаза замечал две мелькавшие то тут, то там фигурки. Они перебегали от дома к дому, застывали перед ним на время, потом опять срывались с места и мчались дальше. Ничего особенного мне пока не чувствовалось, а вот беспокойство поднималось, словно ныл и дёргал внутри у меня гнилой разваливающийся зуб.
Покончив с огородом, я прихватил топор, а для вида – гвоздей и всякой другой мелочи для ремонта и тоже подался на улицу. Мои гости как вкопанные застыли аккурат перед наглухо заколоченной избой бабки Васюшки, уставившись широко раскрытыми глазами на свежий рубероид, не далее как позавчера моими усилиями появившийся на прохудившейся крыше.
Ну и что ж тут такого интересного? Подумаешь, крыша.
Правда, эта самая изба отличалась и ещё одним – донельзя любопытным домовым. Скучно ему в забитой горнице, где пыль оседает на никому не нужной утвари, лавках, древнем столе, копится в печном устье… Домовик старательно убирает опустевший дом, но порой и у него опускаются руки.
Я насторожился; запахло бедой.
Лика медленно расстегнула штормовку, рубаху, вытащила золотой нательный крестик на тонкой цепочке – словно составленные вместе искорки, – бережно сняла с шеи и высоко подняла над головой. Вытянулась струной, запрокинула голову и что-то затянула нараспев, вроде бы молитву, но какую-то необычную.
Рядом с девушкой стоял Ярослав, поминутно озираясь по сторонам, – словно ожидал, что на него вот- вот кинутся из засады.
Мои гости, в свою очередь, почуяли неладное.
Неспешным шагом, небрежно помахивая прихваченным топориком, я двинулся к Васюшкиной избе. Ещё немного – и я смогу разобрать, что там такое эта Лика творит. Обычному человеку нипочём не расслышать, но я-то – не обычный. Почему и удостоился сегодняшнего визита.
И от услышанных Ликиных слов меня пробрало до самых печёнок. Очень давно не слыхал я подобного. Знает девка своё дело, и ещё много всякого иного, не зря неведомый мне отец-настоятель поставил главной, отправляя ко мне. Умный черноризец, мозги жиром не заплыли. Хотел бы я на него взглянуть… Парень-то этот, Ярослав, – ничто, пустышка, рюкзак таскать да палатку ставить, если ночь в лесу прихватит. А вот Лика…
А изумлялся я потому, что слова Лики не имели ничего общего ни с «Отче наш», ни с «Богородицей», ни, как оказалось, вообще с какой-либо молитвой. Заклятье это оказалось, запечатлённое именем их сильномогучего Бога, Белого Христа, древнее заклятье, изгоняющее бесов. Так вот в чём оно, дело-то, значит, – смекнули где-то умные головы, что не с хоругвями да святыми образами ко мне в гости ездить надобно, а присылать вот таких, как Лика. С древним знанием и верой должной, чтобы пустить его в ход.
Так что гости у меня оказались и впрямь знатные. «Экзорцисты» – по-импортному, «бесов изгоняющие», по русскому строю. И притом из лучших – Лике ведь не требовалось ни молебствований, ни крестных ходов, ни чудодейственных образов, ни даже святой воды. Ничего ей не требовалось, кроме лишь нательного креста и её веры. Действительно, великой веры. Такая и впрямь, наверное, горы способна сдвигать.
Что ж, всё ты правильно сделал, неведомый мне настоятель Свято-Преображенского монастыря в Новограде Великом. С любым другим Изгоняющим бы справился. Шутя, не шутя – дело десятое, но справился бы. А вот с Ликой придётся драться насмерть. Так что прими мои поздравления, черноризец. Хорошо ты соображаешь, толково. Правильно меня оценил. Из пушки по воробьям, уверен, ты бы тоже стрелять не стал. Послал лучшую – к лучшему.
Что-то уж больно много ты знаешь, отец-настоятель. Или знаешь, или догадываешься. И, думаю, на самом-то деле никакого отношения к упомянутой новогородской обители ты не имеешь, черноризец. В Свято-Даниловом монастыре ты, скорее всего, обретаешься. Или в Троице-Сергиевой лавре. В сердце Московской патриархии.
…Только что ж за экзорцизм ты устроила возле Васюшкиной избы, Изгоняющая?
По-прежнему держа топор в руке, я шагал к Лике и её спутнику. Изгоняющая всё тянула и тянула на одной ноте свой жуткий заговор, ни на что не обращая внимания, а вот Ярослав заметил меня и качнулся навстречу. Не шагнул, не прыгнул, а очень плавно и мягко потёк, как двигаются только настоящие мастера боя без оружия.
– Стойте! Нельзя сюда! – Он вскинул руку, то ли стремясь задержать, то ли предупреждая. Я отшвырнул его в сторону – одним ударом, как встарь, словно в лихом кулачном бою на льду Волхова, когда стенка на стенку сходились Славенский и Плотнический концы. Хоть и обучен ты, парень, всяким новомодным штукам, может, ты и способен одним пальцем бетонную стену пробить, а против настоящей силы тебе, видать, ещё стоять не приходилось.
Ярослав отлетел шагов на пять, распластался на земле, приподнял голову, хлюпнул кровью – и вновь рухнул.
Напоследок я постарался отвести ему глаза – мол, не дед деревенский меня с ног свалил, а я сам поскользнулся. Он поверит. Такие скорее уверуют в гололёд летом, чем в собственное поражение.
Не нужна мне пока его чёрная подсердечная ненависть.
Лика, однако, не обернулась – продолжала своё тягучее песнопение; а там, в Васюшкиной избе, – я знал – катается сейчас по полу, корчась и тонко визжа от боли, мохнатый серенький клубок, и торчащие руки-ноги домового в аккуратных лапотках бессильно колотятся о доски. И мучается он сейчас не один. И в бане, и в овине, и на гумне – всюду кричат, исходят одному мне слышным воплем те, кто мне помогал. И кому помогал я. Помогал и оберегал…
Силы лесные, злодейство-то какое – жутким заклятьем изводить и мучить несчастного домовика. С каких это пор Изгоняющие снисходят до таких созданий? Или патриархии неведомо, кто ещё живёт рядом с людьми?
Я не выдержал – размахнулся топором. Сейчас я тебя аккуратно… обухом по темечку, несильно, чтобы только сознание потеряла. Зряшнее душегубство мне тоже претит.
Однако я опоздал – домовой не выдержал. Оно и немудрено – в Лике сейчас чувствовалась такая вера, что, поистине, скажи она сейчас, за неимением той самой горы, синеющему дальнему лесу: «Иди и встань рядом!» – послушаются деревья, и вся армия лесных хозяев ничего не сможет поделать.
Да, домовик не выдержал. Я не успел даже руку вознести, а он внезапно возник прямо на крыльце, напротив творящей своё дело Изгоняющей, – верно, бедняга совсем ополоумел от боли и страха. И – в последнем проблеске уже погасавшей жизни он увидел меня.
