Шолохов подошел к Стецкому и дал ему пощечину. На следующий день Шолохову позвонил Поскребышев. – Товарища Сталина интересует, правда ли, что вы ответили на критику Стецкого пощечиной? – Правда. – Товарищ Сталин считает, что вы поступили правильно».
Между прочим, Шолохов мог бы и поприседать, как Антокольский, но не стал, мог бы предать своих друзей, как это делали другие, но тоже не предавал. Когда в Ростовском обкоме арестовали друзей Шолохова, он немедленно выехал в Москву, причем открыто, а не тайно, как это утверждает Борев. Попросил приема у Сталина, защитил друзей, их дело было возвращено и пересмотрено, они освобождены и восстановлены в должности. Можно было? Да, но для таких поступков нужно быть порядочным человеком.
Таких среди критиков Сталина нет. Вот, к примеру, критик, храбростью которого все восхищаются. Борев пишет об этих событиях так:
«Мандельштам был убежден, что он — поэт, живущий, как божья птица, вольно и впроголодь, – имеет право брать у всех все, что ему нужно. Однажды он взял взаймы деньги у прозаика Бродского. Через некоторое время заимодатель грубо, в оскорбительной для Мандельштама и его жены форме стал требовать деньги. Произошла ссора. Чтобы ликвидировать инцидент, был назначен товарищеский суд под председательством Алексея Толстого, о котором в 30-х годах говорили, что в его жилах течет половина графской и половина свинской крови. Когда я пишу эти слова, во мне все протестует против столь резкой и несправедливой оценки. Однако в предании прозвучала такая характеристика, и я не считаю себя вправе быть ее цензором. Суд решил, что Мандельштам не прав, присудил его к возвращению долга и вынес общественное порицание. Тогда разгоряченный поэт встал, подошел к Толстому и со словами: «А это вам за ваш Шемякин суд», – дал ему пощечину».
Когда я прочел эти строки, то подумал, что О. Мандельштаму должно быть на момент описываемых событий лет 20, не больше, поскольку наглость «божьей птички», ограбившей доверчивых кредиторов, объяснима для безусого юнца. Каково же было удивление, когда наткнулся на фотографию Мандельштама, раскрыв как-то том его сочинений. Это оказался лысый джентльмен с весьма потасканной физиономией, который кончал в то время вторую половину пятого десятка! И в эти-то годы такая откровенная подлость в поступках?
И уже не удивляла его «критика» Сталина в широко известном стишке:
«Мы
Непонятно, в чем здесь Мандельштам критикует Сталина? Разве только за то, что Сталин пользуется «услугами полулюдей», но сам Мандельштам к кому себя причислял? Ведь как только Мандельштама сослали в ссылку за этот стишок и после вмешательства Сталина освободили, то он тут же написал ему хвалебную оду. Это что, не «услуга полулюдей»?
Стишок – просто попытка, оскорбив Сталина, прославиться, причем Мандельштам для оскорбления пользуется приемами, которые очень не любят, к примеру, евреи – национальностью и внешним видом. Сталин – горец, осетин, у Сталина – пальцы как черви, усы как у таракана, ходит в сапогах, не говорит, а бабачит.
Интересно, как защищал «птичку божью» ее друг Пастернак. Считается, что он хлопотал, но где и как — непонятно. По крайней мере, сам не обратился к Сталину, а вот тот задал ему вопрос: – Товарищ Пастернак, хороший ли поэт Мандельштам?
Не соотнеся свой ответ с драматической ситуацией, в которой находился Мандельштам, и опасаясь подозрения, что он знает стихотворение о Сталине, Пастернак стал путано рассуждать о достоинствах и недостатках поэзии Мандельштама. Сталин повторил: – А как идут дела у поэта Мандельштама? – Он сослан. Я хлопотал, но безуспешно. – А почему вы не обратились ко мне? Я к своим друзьям отношусь лучше: если бы мой друг был в таком положении, я бы на стену лез. – Но что же мне делать? – Ну ничего, с Мандельштамом теперь все будет хорошо. – Спасибо, Иосиф Виссарионович, я бы хотел с вами встретиться и поговорить. – О чем? – О жизни и смерти.
Сталин не ответил. В трубке раздались гудки. Пастернак, решив, что его разъединили, дозвонился до секретариата Сталина. Ему ответили: – Вас не разъединили. Товарищ Сталин повесил трубку. Пастернак того же поля ягода (или – овощ), что и Мандельштам. Мандельштам в стишке обижался, что не «чует под собой страны»,
вот не ложится нехороший СССР под Мандельштама, и все тут! А Пастернак думал, что у Сталина столько же забот, сколько и у него. То есть проснется утром, походит по комнате, поковыряет в носу и решит: «Позвоню, пожалуй, Пастернаку, поговорю с умным человеком о жизни и смерти».
Прочтешь эти эпизоды и думаешь: «Кто здесь подлец, а кто – порядочный человек?»
Подлость стала нормой жизни комедиантов, и они ни тогда, ни сейчас ее просто не замечают. Ю. Борев спокойно пытается оправдать такой ее образчик:
«Философ и искусствовед Михаил Александрович Лифшиц рассказывал о междоусобных схватках среди интеллигенции в 30-40-х годах. Политические ярлыки были метательными снарядами этой борьбы, а доносы, или, как тогда выражались, «своевременные сигналы» — ее орудиями. Участвовал ли я в этом? – спрашивал Лифшиц и отвечал: – Все участвовали, и я тоже. Иначе нельзя было ни писать, ни печататься, ни существовать в литературе. Ну, например, Нусинов выступает в прессе и обвиняет меня в том, что я искажаю марксизм, отрицаю роль мировоззрения в творчестве или не признаю сталинское учение о культуре. В его своевременном сигнале дан набор проступков, тянущий на 58 статью. Если я промолчу, вполне возможно, что меня посадят. Чтобы избежать этого, я публикую статью, в которой доказываю, что Нусинов не признает диктатуру пролетариата или отрицает лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я даю шанс сесть в тюрьму и моему оппоненту. Я такой же доносчик, как и Нусинов, а то, что сажают его, а не меня – это уже лотерея или убедительность аргументов и искусство полемики. Впрочем, сажали и вне зависимости от убедительности доводов в споре».
Сегодня эти признания могут показаться циничными, но в неэвклидовом моральном пространстве искусно сформированного противочеловечного общества действовали моральные нормы человека, находящегося под пыткой».
А ведь представьте, «сигнал, тянущий на 58 статью», попадает к следователю НКВД, к прокурору, к судье. Что им делать? Сидеть сложа руки, чтобы их обвинили в попустительстве?
Разве Сталин приказывал писать доносы друг на друга? И смотрите, как «мудро» Ю. Борев оправдывает эту подлость: «неэвклидовое моральное пространство»! А кто его создал? Лифшицы и Нусиновы своими доносами! «Моральные нормы человека, находящегося под пыткой». Оказывается, по Ю. Бореву, моральные нормы человека должны меняться в зависимости от условий, в которых он находится. Но Иисус и на кресте исповедовал те же моральные нормы, что и до распятия, и на кресте ни на кого не доносил, не предавал, в отличие от Иуды, который предал и без пыток. Кстати, а кто пытал в это время Лифшица с Нусиновым? Ведь они могли уйти с работы, где, как они считали, нужно доносить, на работу, где этого не требовалось, например, стать рабочими. И мысли такой нет, эти Боревы и Лифшицы готовы на любую подлость, лишь бы быть в комедиантах, лишь бы успеть лизнуть власть предержащего, лишь бы успеть отхватить от него какие-либо блага. Это их мораль.
Только-только определился Ельцин в вождях, а вокруг него уже толпится муравейник наипреданнейших комедиантов, демократичных из самых демократичных, все эти жванецкие и хазановы,
