— Смотри-ка, а старая развалина держится молодцом, восстанавливается за пару минут, — бодро прозвучали в голове позывные моей вечной спутницы шизофрении, для которой, как мне иногда казалось, вообще не существовало никаких проблем в этой жизни.
— И на какую же вечеринку нам посчастливилось заполучить приглашение? — довольно вяло поинтересовался я, с каждой минутой все глубже погружаясь в пучину мрачных мыслей относительно состояния своего здоровья и все больше и больше скатываясь к пропасти самой что ни на есть черной депрессии.
— Нас ждет, друг мой, рабовладельческий рынок, на котором я попытаюсь выгодно продать тебя и, по моим предварительным оценкам, найдется немало желающих заполучить в личную собственность принца Рентала, прямого потомка великой династии, находящегося на пике своей физической и умственной формы. Имеющего, кстати, совсем неплохие шансы в ближайшем будущем занять трон — после смерти своего уже немолодого и не совсем здорового папаши-короля...
— Какая потрясающая интрига! — в восторге закричал внутренний голос.
— Прокляты богом те монархи, чьи дети продаются с молотка, — процитировал я.
Не знаю уж, из каких загадочных глубин памяти выплыла эта крылатая фраза.
— Браво, браво, — проскрипел мой новоявленный хозяин. — Наличие поэтической жилки компенсирует твою душевную болезнь, подняв начавшие было падать акции на прежний уровень...
И вдруг до меня дошло, что на роль принца этой мыльной оперы приглашен не кто иной, как я...
— А-ха-ха-а!!! Какая прелесть!!! — в очередной раз дико взвыло мое подсознание.
— Ты что, действительно хочешь продать меня? — Я чуть не задохнулся от возмущения, потому что, как всегда, извращенное воображение явственно высветило перед глазами совсем неутешительную картину...
На грязном помосте при огромном стечении народа какие-нибудь жирные лоснящиеся купцы[15] сначала будут осматривать меня со всех сторон, словно какую-нибудь лошадь, потом щупать ноги, руки, придирчиво рассматривать зубы и гениталии, а затем, если останутся довольны физическим состоянием (в чем, положа руку на сердце, я сильно сомневаюсь), наденут на шею веревку и поведут в загон...
Откровенно говоря, это было совсем не то, о чем я мечтал с детства.
— И ты наивно полагаешь, что я буду не только спокойно смотреть на все это, но еще и способствовать исполнению твоих грязных замыслов? — Я был взбешен до такой степени, что почти сорвался на визг. — Да? Так вот что я скажу тебе, милый мой. По-моему, это очень большая ошибка с твоей стороны. Ты даже представить себе не можешь, насколько большая. Потому что, в конце концов, я ведь не бессловесная скотина, которую ведут на убой зажравшиеся мясники, а нормальный свободный человек. И теперь, сказав мне все, ты получишь не тихого сумасшедшего, как, может быть, наивно рассчитывал с самого начала, а буйно помешанного идиота, которого не захотят взять даже бесплатно, в нагрузку к основной покупке.
С какой стороны ни посмотри, это было необдуманное, истеричное и очень глупое заявление с моей стороны.
— Если этого идиота, как ты правильно выразился, не захотят купить за приличную цену, — начал старик, почти шипя от злости, — мне придется, несмотря на все свои религиозные убеждения, этику потомка великих магов и моральные принципы, превратить тебя в старую больную жабу, покрытую с ног до головы незаживающими, полными гноя и грязи смердящими ранами. У которой все-таки хватит темперамента и найдется достаточная воля к жизни, чтобы протянуть в таких нечеловеческих условиях лет триста-четыреста и только после этого благополучно подохнуть в страшных мучениях.
— Жабы так долго не живут. — Я был несколько обескуражен таким поворотом событий.
— Ты будешь особенной жабой — жабой-долгожительницей, волшебной, неизлечимо больной, но суперживучей, — пообещал колдун, недобро скалясь.
А чтобы у меня не осталось ни малейшего сомнения в правдивости его слов, он тут же для наглядности угрозы превратил бритву, которую я все еще держал в руке, во что-то живое — холодное, скользкое и противное.
Не знаю, как подобный экземпляр называется у местных, но, по-моему, определение «мерзкая гадина» подходило к этому отвратительному созданию в самый раз.
О-оой...
Оказывается, в этом салуне не просто передергивали, здесь игра шла вообще без всяких правил...
— Знаешь, — дипломатично начал я после того, как немного пришел в себя, избавившись от мерзкой гадины (я брезгливо закинул ее в дальний угол), — ты меня убедил. На все сто. В конце концов, рабовладельческая система в свое время была прогрессивным этапом на пути человечества, и я не вижу достаточно веских причин, которые помешали бы двум таким чудесным во всех отношениях друзьям, как мы с тобой, способствовать процветанию данного общества в меру своих скромных сил. Со своей стороны обещаю приложить максимум усилий, чтобы произвести неизгладимое впечатление на потенциальных покупателей... — тут меня передернуло от образа купца, опять так некстати всплывшего в сознании, — своей эрудицией и безукоризненными королевскими манерами, мягким шармом и тонким чувством юмора. Единственное, что вызывает некоторые сомнения, я бы даже сказал, опасения, так это мое физическое состояние.
Поясню причину моего беспокойства.
Выражение «на его мускулистом теле не было и унции жира» подходит ко мне ровно на пятьдесят процентов, и если, прочитав эту фразу, вы наивно подумали, что моя фигура напоминает фигуру Аполлона, обремененного разве что парой унций упомянутого жира, то здесь, к большому сожалению, вы попали пальцем в небо. Нет, я никогда не мог похвастаться наличием брюшка, как, впрочем, и мускулатуры. Все, что у меня есть, — это волосы, кости, внутренности, сухожилия, ну, и немного мяса, обтянутого кожей.
Одним словом, я слегка худощав, чтобы не сказать дистрофичен, и продавать меня в полуголом виде было бы не совсем разумно. Во-первых, это может отпугнуть потенциальных покупателей (худой раб — больной раб, долго не протянет), а во-вторых, как следствие — сбить цену (беру десяток этих заморышей за один золотой), о чем я незамедлительно поведал своему добродушному, но немного наивному симпатяге- рабовладельцу.
Может, у него были не все дома, но очевидные вещи, надо отдать ему должное, он все же признавал.
— Да-а, действительно, здесь у нас могут возникнуть кое-какие проблемы, — пробормотал колдун, внимательно оглядывая меня со всех сторон, как породистую лошадь, имеющую все предпосылки, чтобы выиграть большой Дерби, кроме главной составляющей — желания.
— Но, к сожалению, я ничего не могу сделать с твоей комплекцией. И... Хм-м... В принципе, по моему личному мнению, в здоровой худобе определенно что-то есть.
Это звучало настолько жалко, что не убедило бы даже трехлетнего малыша.
— А как же твоя хваленая магия? — Я даже не пытался скрыть презрение, сквозившее в моем голосе. — Или все, что ты можешь, это пугать наивных детей дешевыми фокусами из третьеразрядных балаганов и всякими мерзкими тварями? Наколдуй мне по крайней мере приличную одежду, если, конечно, хотя бы это тебе под силу, великий Кал... Аму... Маран... и не знаю еще кто...
Выступление получилось достаточно эффектным и, что самое главное, по существу, но вот последняя фраза была все-таки лишней. Кажется, я перегнул палку, задев одновременно личную и профессиональную гордость старика. А этого делать ни в коем случае не следовало. На его руках появились всполохи мерцающих огней, и что-то глубоко внутри подсказало мне, что колдун не собирается развлекать ребятню, выступая в роли рождественской елки, обвешанной гирляндами, а просто опять начинает злиться.
— Если бы в данный момент я не испытывал некоторых затруднений с финансами[16], — старик с трудом сдерживал бешенство, клокотавшее в нем, словно вода в закипающем чайнике, — то, видит бог, ты бы уже давно сидел в местном болоте и мерзко квакал.
— Конечно, можно превратить тебя в красавца с мускулами, — продолжал он, — но это ничего не даст, потому что на арене рынка, как и во всех других общественных местах столицы, установлена защита против магии. А чтобы сотворить более или менее приличную одежду, понадобится огромное количество энергии, которой у меня сейчас нет. Так что нам придется надеяться на твое королевское происхождение, во-первых, на шарм — во-вторых, ну и, конечно, не стоит забывать о перспективе, которая ожидает тебя в случае
