Я стащил его, как куль с мукой, с седла и швырнул в траву. Вампир коротко ойкнул.
– Ну, отродье? – спросил я с нажимом. – Что мне с тобой делать?
Вампир взглянул на меня; его выпуклые, совершенно нечеловеческие глаза пугали. Я тоже вздрогнул. Вот, Тьма! Какая бездна породила вас, кровососы?
– Зачем вы пытались украсть меч, а, уродина? Кто вас послал? Отвечай, джерхова сыть, не то вспорю брюхо и заставлю свою же кровь пить!
Вампир неловко дернулся и произнес всего одно слово:
– С-седракс-с…
Я вздрогнул. Седракс! Где-то я уже слышал это. Седракс… Это имя, кажется. Но где я его слышал?
Точно – уже на пути к У-Наринне. В Запретном городе от несчастного раба? Нет. А, наверное от хорингов на перевале! Точно. Иланд тогда сказал что-то вроде: «Откуда у Седракса вещи работы хорингов?» Или это был не Иланд, а второй? Как бишь его… Ви… Винер. Или Винор. Хотя, какая теперь разница?
Я напрягся, вспоминая, но больше ничего не отозвалось у меня в памяти. Только то, что тогда меня приняли за посланца Седракса и попытались убить.
Теперь меня пытались убить настоящие посланцы Седракса. Ну, может, не убить, а утащить у меня меч.
Я задумался. Так-так. По всему выходит, что Седракс, как и Лю-чародей, стремится в У-Наринну. Теперь понятно возмущение Лю, когда я мельком задумался – а нам вообще нужен ли меч?
Нужен. Если за него уже началась мелкая драка – нужен. И то, что драка мелкая, ни в коем случае не должно усыплять мою бдительность: важные поступки и события всегда стараются замаскировать под малозначащие и пустячные. Знаем, сталкивались.
Я снова встряхнул вампира, но в ближайшее время сумел еще дважды вытряхнуть из него слово «Седракс» и больше ничего. Тогда я подумал, развязал его, и основательно наподдал сапогом под зад.
– Проваливай, тварь. Я не стану тебя убивать – вулх падалью не питается. А хозяину своему передай: и его черед настанет.
Вампир поспешно разбежался, расправил крылья и попытался взлететь, но не смог. Наверное, крылья затекли от неподвижности. Так он и скрылся из виду, бегом, направляясь в сторону равнины зонтичных деревьев.
Я вернулся к спутникам. Корняга все мок в ручье; карса, опустив голову на лапы и закрыв глаза, замерла у воды.
– Эй, пень! – позвал я. – Ты как? Жить будешь?
– Буду, – жалобно отозвался Корняга. – Вот, отмокну – авось, кора новая нарастет.
– Есть хочешь? – спросил я.
Корняга немедленно оживился:
– Да! Это поможет мне выздороветь.
Я развел руками:
– А есть-то нечего.
Корняга сник. М-да. Издевательски у меня получилось…
– Ладно, – я извлек арбалет. – Побудьте тут. Чуть что – ори. Усек?
– Усек!
Я спустился ниже по течению ручья, нашел подходящую промоину и затаился. Не может же быть, чтоб в ручье не водилась рыба?
Рыба водилась – не то форель, не то куспица. Нечто среднее. Первую я подбил довольно быстро, но одной рыбины на всех было мало. Пришлось караулить дальше.
В общем, рыбалка заняла у меня довольно много времени. Когда я вернулся с увесистым куканом, на который было насажено полтора десятка рыбин, Меар уже изрядно склонился к горизонту. И я вдруг почувствовал, что порядком устал и порядком проголодался. Наверное, не буду я никуда дергаться до самого пересвета. Карса превратится в Тури, ее раны и усталость пройдут, да и моя лапа болеть перестанет, зараза.
Едва я развел костер, Корняга выполз из реки и устроился поодаль, не слишком приближаясь к пламени.
– Рыбу любишь? – спросил я на всякий случай.
– Конечно! – ответил Корняга. – Особливо жареную.
– Жареной не обещаю, – хмыкнул я, – а печеная будет!
Карса тоже оживилась и подобралась поближе, выражая всем своим видом живейший интерес.
– Может, ты сырую любишь? – обратился я к ней.
Карса утробно заурчала. Тогда я бросил ей самую мелкую рыбешку, лишь чуть-чуть превышающую по длине мою ладонь. Рыбешка была слопана за несколько мгновений, а спутница моя снова уставилась на меня. Весьма требовательно.
– Ах, ты, киса! – я потрепал ее по загривку. – Ешь! Заслужила.
Я скормил ей чуть не половину улова. Остальных рыб посолил и натер пряностями, обмазал глиной, и
