Они вскочили в седла. Малькольм подставил ей колено — не потому, что она нуждалась в этом, но потому, что так поступил бы любой воспитанный мужчина этого времени. Очень осторожно последовали они за одиноким всадником в ночь, полную теней и морозного ветра с нависавших над Денвером гор.
Приятно было жить в такую ночь. Если бы им не приходилось следить за преступником, Марго наверняка запела бы что-нибудь буйное. Вместо этого она хранила напряженное молчание, как и ехавший рядом с ней замечательный мужчина. Оба не сводили глаз с одинокой фигуры впереди, в слабом свете наполовину скрытой облаками луны.
Ни преторианские гвардейцы, ни городская стража их так и не обнаружили. Скитер с Маркусом верно выбрали свой камуфляж — ни один римлянин не догадался бы искать беглого гладиатора под дорогой туникой и тогой гражданина, сопровождаемого вольноотпущенным слугой. Однако из предосторожности они то и дело меняли гостиницы, расплачиваясь за ночлег и кормежку деньгами из тех, что Скитер подобрал с арены.
Как-то поздно вечером (в другое время они не рисковали говорить по-английски) Маркус обратился к Скитеру встревоженным голосом:
— Скитер!
— М-м-м?
— Когда ты отдал все свои призовые деньги, чтобы заплатить мой долг, — голос его чуть дрогнул, — у тебя ведь не оставалось ничего, кроме тех денег, что ты подобрал с песка. У меня вообще ничего. У нас хватит денег до следующего открытия Врат?
— Хороший вопрос, — отозвался Скитер. — Я и сам начал задумываться над этим.
— Позволь мне предложить кое-что.
— Эй, это же я, Скитер. Ты не раб, Маркус. Если ты хочешь сказать что-то, я выслушаю. Если мне надоест слушать, я, возможно, просто усну. Черт, да я и так могу уснуть. Я до сих пор чувствую себя так, словно меня всего избили, а спина и руки не отошли еще от напряжения.
С минуту Маркус молчал.
— Это все тот твой прыжок. Никогда в жизни не видел ничего подобного.
Скитер фыркнул:
— Ты просто не видел ни одной записи с летних Олимпийских игр. Прыжок с шестом, только и всего. Немного выше, конечно, чем прыгают обычно, но у меня было преимущество — рост лошади. Так что довольно. Убери с лица это восторженное выражение и выкладывай, что у тебя на уме.
— Я… ну, в «Замке Эдо»… то, что я сказал тогда…
— Я заслужил каждое слово, — пробормотал Скитер тихо-тихо. — Так что не бери в голову, Маркус. Бог мой, я был самоуверенным глупцом, когда обманул тебя, когда поставил перед выбором: честь или семья.
С минуту оба молчали.
— А в твоей деревне, там, во Франции, — продолжал Скитер. — Должно быть, ваши мужчины очень серьезно относились к чести, если даже человек, покинувший ее восьмилетним мальчиком и выросший в римском рабстве, до сих пор ставит честь превыше всего.
Маркус долго не отвечал.
— Я был не прав тогда, Скитер. С той минуты, когда Фарли обманом завлек меня сюда и продал распорядителю арены, я понял, что даже честь — ничто по сравнению с необходимостью защищать родных людей. Я только причинил боль Йанире и моим девочкам…
Скитер не сразу понял, что Маркус плачет.
— Эй! Послушай меня, Маркус. Все мы совершаем ошибки. Даже я.
Это заявление вызвало у Маркуса улыбку сквозь слезы.
— Главное — то, что каждый раз, когда ты оказываешься на лопатках или разбиваешь себе нос обо что-нибудь, ты учишься. Какую бы глупость ты ни совершил, запомни этот урок, чтобы не наступать на те же грабли второй раз, и смело шагай дальше. Мне бы ни за что не выжить в стойбище Есугэя, если бы я не извлекал уроки из тех миллиардов ошибок, что наделал там. Знаешь, как это ни странно, но я постепенно понял, что этот кровожадный монгол роднее мне, чем мой настоящий отец. Я не говорил тебе еще, что он сделал меня дядей Тему? Поверь мне, у монголов это чертовски большая честь и ответственность — дядя первенца самого хана. И знаешь, он ведь был очень славный мальчуган, ползал по юрте, сворачивался клубком на коленях у матери, иногда просил, чтобы «дядя богда» поиграл с ним… Когда я думаю о том, что ему пришлось пережить подростком, что это сделало с ним, что это сделало из него, мне иногда хочется кататься по земле и выть оттого, что я ничего не могу изменить.
Молчание Маркуса насторожило Скитера.
— В тебе очень много боли, Скитер, — произнес тот наконец. — Слишком много. Тебе надо излить ее всю, иначе ты так и не выздоровеешь.
— Эй, а я-то думал, что это Йанира у вас в семье читает мысли!
На этот раз смех Маркуса прозвучал искреннее.
— У нашего народа… у нас в семье… тоже имелись кое-какие… способности, которые передавались из поколения в поколение.
— О боже, только не говори, что ты еще и медиум.
— Нет, — ответил Маркус, и на этот раз улыбка его была самой что ни есть неподдельной — Но… ты ведь никогда не расспрашивал меня о моей семье.
— Мне казалось, что это сугубо личное, дружище.
Голос Маркуса снова предательски дрогнул.
— Ты все еще называешь меня другом? После всего того, что я сделал с тобой? Разве могу я быть тебе другом?
— У меня с этим никаких проблем. А вот у тебя? Снова последовало тяжелое молчание.
— Да, — тихо сказал Маркус наконец. — Возможно, я сошел с ума, что говорю это, но после всего того, чем ты пожертвовал, чтобы выдернуть меня из рабства… Я вообще не знаю теперь, что о тебе думать, Скитер. Ты обкрадываешь простых хороших людей, и ты же отдаешь эти краденые деньги — по крайней мере часть их — Найденным, чтобы помогать нам…
— Откуда тебе это известно? — спросил Скитер, чуть не задохнувшись от неожиданности. Маркус негромко рассмеялся.
— Ты так уверен в том, что про тебя никто ничего не знает, Скитер. У Найденных много способов узнать то, что нам необходимо. Так мы узнали, например, откуда попадает к нам часть денег.
— О… — только и сказал Скитер, потом опомнился. — Ну что ж, надеюсь, что эти пусть и неправедным путем полученные деньги все-таки помогли. — Он повернулся на жесткой кровати и застонал от боли в мускулах от плеч до бедер, от бицепсов до кистей.
Какое-то шевеление в темноте встревожило его. Потом, когда его обнаженного плеча коснулись руки, эта тревога сменилась паникой.
— Что ты делаешь, Маркус? Тот разминал его плечи так, словно они были из теста.
— Делаю то, к чему приучен с детства. Меня обучили унимать хозяину боль в спине, в плечах, в ногах и где еще у него может болеть. Ты лежи, Скитер. Я разомну тебя и через тунику, ведь у тебя нет предубеждений — это правильное слово? — римлян. Твоя замкнутость — все равно что черное покрывало, которое ты накидываешь на себя. Таков уж, видно, твой выбор: каждый человек хранит свое, личное, в неприкосновенности.
Что-то в голосе Маркуса, добавившись к другим его случайным замечаниям, вдруг выдало Скитеру правду, ужасную правду о детстве Маркуса. Теперь Скитер знал — знал, но все равно не верил, не получив подтверждения.
— Маркус!
— Что, Скитер? Что-то не так? Я сделал тебе больно?
— Нет. Нет, все в порядке. Похоже, завтра я даже смогу нормально двигаться.
— С бальзамом было бы еще лучше, но у нас все равно нет денег купить его.
— Маркус, заткнись, пожалуйста. Мне надо спросить у тебя что-то действительно важное. Тебе не
