Потрошители времени

американизмы, которые тот наверняка знал.

— Вроде самого слова «босс», — кивнула Марго. — Или термин «красная жижа», которым в Англии не пользовались. Но Мейбрику не нужно было менять свой почерк, потому что он их и не посылал — это делал доктор. Но зачем? — вслух рассуждала Марго. — Я хочу сказать, зачем дразнить полицию письмами, использующими нарочито американские обороты, словно их писал американец? Или кто-то, кто жил в Америке?

Глаза Шахди вновь расширились.

— Потому, — произнесла она возбужденным шепотом, — что он хотел выдать Джеймса Мейбрика!

Марго невольно открыла рот.

— Боже мой! Он посылал их, чтобы подставить своего партнера? Чтобы Джеймса Мейбрика наверняка повесили? Но… Мейбрик наверняка выдал бы его, если бы его арестовали? Чего, разумеется, не случилось. Мейбрик умер от отравления мышьяком следующей весной. — Марго зажмурилась, лихорадочно размышляя. — Означает ли это, что с его партнером что-то случилось? Что-то, не давшее ему выдать Мейбрика полиции?

Шахди Фероз молча смотрела на Марго.

— Отличный вопрос, дорогая. Нам просто необходимо выяснить, кто такой этот таинственный доктор!

— Еще бы! И чем скорее, тем лучше. У нас всего неделя до того, как он убьет Энни Чапмен. — Марго отсутствующе смотрела на здание с противоположной стороны площади, когда в голове ее замаячила еще одна мысль, маленькая деталь, которой недоставало для полноты картины. — Если он знал Ист-Энд так хорошо, как мне кажется… — Она осеклась, внезапно поняв, куда смотрит. — О Боже! Посмотрите, что там! Большая Синагога! Еще один еврейский след! Сначала Образовательный клуб, потом он убивает Кэтрин Эддоуз практически на пороге синагоги. И потом он пишет мелом антисемитские надписи на стене дома по Гульстон-стрит!

Шахди внимательно посмотрела на синагогу, расположенную с противоположной стороны Митр- сквер.

— Вы понимаете, что до сих пор этого никто не замечал? Того, что синагога стоит на Митр-сквер? Я потрясена, мисс Смит. Одно убийство, как послание сразу двум адресатам: он бросил ее между домом полисмена и священным местом иудеев. Или даже трем адресатам, если принять в расчет ту издевательскую записку мелом в другом полицейском округе!

Марго вздрогнула.

— Да. Мне от этого как-то не по себе. Он хитер. И это пугает еще сильнее.

— Дорогая, — мягко заметила Шахди. — Все серийные убийцы пугают. Если бы мы только могли устранить бедность, унижения, социальную незащищенность, порождающие таких монстров… — Она с досадой тряхнула головой. — И все равно останутся такие, объяснить которых мы не сможем, разве что чисто животными мотивами или склонностью искать порочных наслаждений, играя чужими жизнями.

— Как бы вы ни смотрели на это, — пробормотала Марго, — если подумать хорошенько, люди ненамного лучше обезьян, верно? Просто оболочка цивилизованности делает их внешне симпатичнее, только и всего. — Марго не удалось скрыть горечи, сквозившей в ее голосе. Ее опыта общения с человеческой жестокостью хватило бы на несколько жизней, а ведь ей еще не исполнилось восемнадцати.

Шахди удивленно округлила глаза.

— Что такого случалось с вами, милая, что вы говорите так в свои годы?

Марго раскрыла рот для резкого ответа, но в последнее мгновение прикусила язык.

— Я жила в Нью-Йорке, — хрипло ответила она. — Вонючее место. Воняет едва ли не хуже, чем это. — Она кивнула на спешащих мимо бедно одетых людей, на женщин, заглядывавшихся на проходящих мужчин, оборванных детей, игравших в грязи перед школой сэра Джона Касса, — у родителей не было денег даже на то, чтобы послать их в благотворительную школу, какую много лет назад окончила Кэтрин Эддоуз… В нарушение новых законов родители не посылали их и в публичные школы, экономя несколько монет на пропитание. Сколько из этих играющих в мяч чумазых девочек через несколько лет будут слоняться по этим улицам, предлагая себя по цене краюхи хлеба и стакана джина?

Они ушли с Митр-сквер и двинулись обратно на восток, в зону ответственности Столичного полицейского округа. Они прошли по Миддлсекс-стрит, сплошь уставленную лотками торговцев одеждой, за что улица и получила прозвище Питтикоут-лейн. Проталкиваясь через толпу, Марго и Шахди продолжали записывать все окружающее в свои журналы. Женщин, торговавшихся из-за поношенных пальто, линялых платьев и юбок, шалей и шерстяного белья, называвшегося здесь «комбинациями». Мужчин, рывшихся в кипах штанов, рубах и башмаков. Детей, плаксиво клянчивших у матерей купить дешевую жестяную игрушку, на которую у тех не было денег. И людей, сбившихся в кучки и сердито судачивших о том, что «… надо что-то поделать с этим, вот что я скажу. На улицах ни фонаря, темно как в яме, режь глотку кому угодно — никто и не заметит. А эти констебли из „Эйч“ — что им до нас, а? Мою лавку уж три раза грабили за прошлую неделю, в дневное время, а куда смотрели констебли, я вас спрашиваю? Да мы все им по фигу, вот что я скажу. И всем мы по фигу — весь Ист-Энд…».

И чуть дальше по улице: «Говорю вам, ребята, ждите беспорядков на улице, ох ждите. За работу в доках нам гроши платят. А мой брат на фабрике вкалывает по двенадцать часов в день, шесть дней в неделю, а домой приносит шесть пенсов в неделю — это на жену-то да пятеро детишек. Господь помоги им, коли он вдруг заболеет, вот что я скажу. А свояченица моя промышляет на улице, ровно как бедная Полли Николз, потому как я не могу кормить — ни ее, ни ее малышню. У меня у самого семь ртов, а на верфи мне хоть бы на пенни больше платили, чем брату на фабрике…»

Марго срезала путь по Белл-лейн, подальше от немытых тел, от запаха пота, грязи и отчаяния. Оттуда она свернула на север по Криспин-стрит до пересечения с Дорсет-стрит, одной из самых печально известных улиц Лондона, застроенной ветхими, неотапливаемыми ночлежками. «Дуся-стрит», как прозвали ее местные жители, еще только просыпалась, хотя солнце встало уже давно. Многие из женщин, проводивших ночь в этих домах, занимались своим ремеслом до пяти или шести утра, потом падали в первую доступную кровать и спали до тех пор, пока хозяева не выгоняли их.

Миллерс-корт, место пятого из известных убийств Потрошителя, находился совсем рядом с Дорсет- стрит, за выходившей на Коммершл-роуд подворотней. Прямо напротив ведущей к Миллер-корт арки располагался ночлежный дом Кроссингем, где останавливалась Энни Чапмен, когда у нее хватало денег. Похоже, убийца выбирал своих жертв из одного квартала.

Марго и Шахди Фероз миновали москательную лавку в доме номер двадцать семь по Дорсет-стрит и нырнули в подворотню. Лавка принадлежала Джону Маккарти, тому самому, у которого снимала квартиру Мэри Келли. Шесть маленьких домишек, побеленных в тщетной попытке придать им более почтенный вид, окружали двор, в котором через три месяца произойдет последнее из убийств Потрошителя. Торговля в лавке Маккарти в это утро пятницы шла довольно бойко, а из открытых окон слышались визгливые голоса его отпрысков.

Из окна дома номер тринадцать высунулась потрясающе красивая молодая блондинка.

— Джозеф! Иди завтракать, милый!

Марго вздрогнула, потом перевела взгляд на крепко сбитого мужчину, спешившего через двор к дому номер тринадцать. Девушка уже ждала его у двери, и они поцеловались. Боже мой! Это же Мэри Келли! И ее безработный сожитель, рыбный грузчик Джозеф Барнет! Смех Мэри Келли продолжал доноситься из открытого окна, а потом она запела модную тогда «Собирала я фиалки на могиле матушки…». Марго вздрогнула. Эту же песню она будет петь в ночь убийства.

— Идем отсюда! — хрипло произнесла Марго и неверным шагом направилась обратно в подворотню. Шахди Фероз догнала ее, когда она уже поравнялась с москательной лавкой.

— Что случилось, Марго? — Большие темные глаза смотрели на нее с тревогой.

— Ничего, — поспешно отозвалась Марго. — Просто это потрясло меня сильнее, чем я думала, вот и все. Думать о том, что случится с этой бедняжкой…

Мэри Келли изувечили хуже всех остальных жертв: части ее тела были разбросаны по всей комнате. И Марго ничего не могла с этим поделать, никак не могла спасти ее. Она вдруг с пугающей отчетливостью