Громовержцем. Его имя было переведено на число языков большее, чем знал воровской мир, и всегда означало одно и то же: первозданное побуждение человека сражаться и убивать во имя удовлетворения своих прихотей и захвата территорий. В плохие дни Темпус считал, что бог, подобно хамелеону обманывавший его, приспосабливавшийся с помощью синкретизма к разным войнам в разных землях, был просто оправданием, которое выдумал его разум, средство перекладывать свои грехи на других, безликий наперсник для вины за все смерти, причиной которых был он сам.
Но, увидев реакцию Ишад на божество внутри его, Темпус понял, что это не так.
Некромантка, решительно шагнув вперед, склонила голову набок, облизнула губы и сказала:
— Ты шутишь со мной, когда Он здесь? Не дождавшись ответа, она, осенив себя охранным знамением, удалилась, бормоча:
— Ну и освобождай тогда сам свою ведьму. От нее будет меньше хлопот, чем от тебя.
«А мой боец, Страт?» — хотел было спросить Темпус или бог внутри его, но не сделал этого. У Ишад не спрашивают, с ней договариваются. А в данный момент Темпус был не в том положении, чтобы договариваться. Если только…
— Ишад, подожди, — окликнул ее Темпус. А может, это сделал бог.
Когда она приблизилась, он склонился к ней и позволил Богу Войн и Насилия шептать что-то на ухо некромантке, повелевавшей всей нежитью и мертвецами, не нашедшими успокоения, которые не попали к богам Санктуария.
Темпус пытался не слушать то, что говорил бог и отвечала ему некромантка, но заключаемая между ними сделка имела к нему отношение — имела отношение к плоти его плоти и к душе одного из его пасынков, Страта.
Когда Темпус выпрямился, хрупкое бледное создание, прикоснувшись к его руке, заглянуло ему в глаза. На мгновение Риддлеру показалось, что он увидел в них слезинку, но затем он решил, что это просто блеск, который вызывает страсть у некромантов и им подобных.
Он сможет пережить то, что бог пообещал Ишад, по крайней мере, он так думал.
Вероятно, интересно будет выяснить это… если, конечно, Буревестник не пошлет его пинком под зад из этого пространства в другое измерение за шашни с Пенорожденной до того, как Темпус сдержит свое обещание провести ночь с некроманткой.
Когда Ишад исчезла — в буквальном смысле — среди теней, выведенный из равновесия, Темпус оседлал треса и потрепал его по шее для успокоения — не коня, себя самого.
С севера его по-прежнему манила спокойная жизнь: удовольствуется вместе с другом Баширом растить лошадей и пестовать новое поколение бойцов. Интересно, надолго ли его хватит?
Но независимо от того, насколько Темпус стремился к иной жизни в такие моменты, как сейчас, когда выстраивались неведомые боевые порядки, на кон ставилось нечто большее, чем просто вопрос жизни или смерти, а сила противников не была материальной, бог никогда не позволял ему успокоиться.
Факельщик, жрец-полукровка-ниси, сказал ему, что проклятие и опутывающая его душу божественность не больше чем привычка. Возможно, так оно и было в тот день, когда жрец говорил это, а может, это было правдой в его представлении; но здесь и сейчас это правдой никак не являлось.
Но Темпус находился именно здесь и сейчас, а не где-то далеко во владениях Вечности и Всеобщего Добра. Он потерял способность видеть всеобщее добро, если таковое и существовало, а от своей смертной души давным-давно отказался. Что же касается вечности — он сам ее телесное воплощение.
И когда, в конце концов, появилась Джихан, с ее тренированным гибким телом, тем не менее более женственным, чем тело любой смертной девушки, со слишком тонкой талией, слишком высокой грудью и слишком гладкими бедрами под чешуйчатыми доспехами, выкованными нечеловеческой рукой, Темпус был уже более чем готов быть просто тем, кто он есть, взвалив на нее последствия ее кокетства, ее игр и ее судьбы.
Джихан на расстояние вытянутой руки приблизилась к тресу, но тот отступил на шаг: животное вспомнило, как она скоблила его бока до тех пор, пока на крупе не оставалось волос.
Темпус соскользнул с коня, когда ее глубокий голос, хитрый и полный детского тщеславия, произнес:
— Ты хотел видеть меня, Темпус? Не могу представить, зачем. Я не приглашала тебя на свою свадьбу.
— Затем, — сказал он, делая шаг вперед, — что свадьбы не будет.
Рука Темпуса схватила ее руку, потянувшуюся к поясу маршала.
Они начали бороться, Темпусу удалось подсечь ногу девушки и повалить ее.
Это явилось сигналом.
Когда Джихан стала ругаться, бушевать, биться под ним среди головешек и кирпичей, Крит, Страт и Рэндал для ублажения богов начали бросать в костер мясо быков и лить в него масло, а Ишад принялась творить контрзаклинание, дабы снять свое заклятие.
Изнасиловать Пенорожденную оказалось делом непростым: она была такой же сильной, как Темпус, и почти столь же проворной.
Риддлер рассчитывал на взаимную страсть, которую они когда-то испытывали, и на игру в насилие, надеясь, что она обратит ее ярость в желание, а тело в инструмент, на котором он сыграл бы свою мелодию.
Нечто подобное и случилось, хотя Темпус точно не мог сказать, кто кого насиловал, когда они, полуголые, катались среди развалин, не обращая внимания на окружающих. Тем временем ведьма налагала заклятие, воины совершали древние ритуалы, а Рэндал, Тайзианский колдун, заправлял величественным жертвоприношением. Все это в целом, в конце концов, должно было освободить то, что находилось за дверью особняка Тасфалена.
Богу внутри Темпуса явно пришлась по вкусу игра в насилие с Джихан и сама Джихан: ноги
