военный лагерь в долине. Он сразу узнал имперскую армию. Он разглядел красные мундиры императорской гвардии и пестрые камзолы роширских стрелков.
– Странно, ведь в Гесперополисе говорили, что война закончена! – пробормотал поэт, наблюдая за тем, как у шатров прохаживаются императорские солдаты. – Неужто опять начали воевать?
– Стоять! – скомандовал Лейрин.
Горцы залегли вдоль гряды, только несколько человек, крадучись, побежали дальше. Ди Марон забился в какую-то щель между камнями, гадая, что его ждет дальше. Понятно, что два десятка волахов не отважатся напасть на большой отряд – там, в долине, не меньше сотни воинов. Или эти варвары все-таки настолько безумны, чтобы…
– Эй, ты! – Лейрин подкрепил свои слова приглашающим жестом. – Иди-ка сюда!
– Что угодно командиру? – спросил поэт, но вставать не спешил.
– Я сказал – подойди!
– Воля твоя, – ди Марон кряхтя поднялся на ноги, подошел к светловолосому. – Слушаю тебя, волах.
– Нет, это ты меня слушай, – Лейрин упер указательный палец в грудь поэта. – Сейчас мы нападем на воинов в долине. Наше оружие – внезапность. Если враг увидит или услышит нас раньше времени, мы погибнем. Поэтому запомни – ты идешь с нами. Если вздумаешь закричать, Хаукер сразу перережет тебе глотку.
– Не сомневайся! – подтвердил слова командира рыжий волах.
– Приготовиться к бою! – скомандовал Лейрин.
Волахи быстро и сноровисто зарядили арбалеты, обнажили мечи. Потом отряд двинулся вдоль гряды. Шли медленно и осторожно. Ди Марон оказался в самой середине колонны. Сердце у него бешено колотилось, во рту пересохло от страха. Все происходящее напоминало дурной сон. А потом он отчетливо услышал ржание лошадей и голоса, говорившие на лаэданском языке.
– Помогите! – не помня себя, заорал ди Марон. – Спасите!
Потом было безумие. Волахи с ревом бросились вперед, и он побежал с ними. Арбалетные бельты падали вокруг него дождем. Вокруг кто-то кричал, хрипел, что-то лязгало, гремело, испуганно ржали лошади. Он споткнулся о распростертое тело в красно-черном камзоле, упал, поднялся на колени. Впереди дымным пламенем полыхал подожженный шатер, а рядом билась в агонии раненая лошадь. А самое страшное было в том, что ди Марон никак не мог найти места, где можно было бы спрятаться. Вокруг него шел кровавый и яростный бой, а он метался между сражающимися людьми, безоружный и насмерть перепуганный.
Волахи тем временем смяли охранение и прорвались к центру лагеря. Здесь началась лютая резня, ибо большинство лаэданцев не ожидали нападения, и потому сопротивление было хоть и отчаянное, но беспорядочное и безрезультатное. Лишь роширские арбалетчики, пестрые как бабочки, образовали в центре лагеря круг и упорно отстреливались от нападавших. А волахов становилось все больше и больше; размахивая оружием, со свирепыми криками, они пробивались к шатрам в центре. Отряд Лейрина был лишь одной из групп горцев, напавших на имперский лагерь, еще несколько отрядов обрушились на лаэданцев со стороны входа в долину, отрезав им путь к отступлению.
Про ди Марона все забыли. Когда к поэту вернулось ощущение реальности, он вдруг понял, что стоит один среди людских и лошадиных трупов, жалобно стонущих раненых и тлеющих каркасов шатров. Его сапоги и штаны до колен были забрызганы кровью. Идти было некуда. Ди Марон будто во сне сделал несколько шагов и опустился на большой камень. Его тошнило, голова гудела, как набатный колокол. Крики сражающихся в долине звучали в ушах поэта так, словно он сунул голову под воду. Потом его начало рвать.
Его нашел Хаукер. Рыжий волах был с головы до ног покрыт пылью и копотью, а меч в его руке был по рукоять в крови. Ди Марон подумал, что рыжий пришел его убить. Но Хаукер вытер меч об одежду одного из лежавших неподалеку мертвецов и сказал:
– Пошли, лаэданец!
Лагерь был разгромлен. Они шли по долине, перешагивая через убитых, которых было множество – волахи, роширцы и Красные плащи лежали поодиночке и грудами вперемешку с поломанным окровавленным оружием, брошеным снаряжением и лошадиными трупами. От крепкого запаха крови и дыма поэта вновь начало тошнить и ноги стали непослушными. Однако Хаукер не дал ему отсидеться. Он схватил его за руку и потащил за собой, будто ребенка.
У входа в долину собрались горцы. Тут же ди Марон увидел небольшую группку пленных – человек двадцать, и почти все были ранены. Волахи чистили оружие, пили скейн и громко разговаривали, видимо, обсуждая подробности боя. А потом поэт увидел Лейрина. Светловолосый воин был еще жив; он лежал на конском потнике, и лицо его было серым, а одежда – в бурых пятнах. Ди Марон подошел ближе и вздрогнул; он разглядел оперение бельта, на три четверти ушедшего в грудь Лейрина.
– Я сам это сделаю, – сказал коренастый немолодой воин в стальном нагруднике, стоявший рядом, и почему-то посмотрел на ди Марона. В глазах воина не было злобы, только печаль. Он опустился на колено рядом с раненым и резким рывком выдернул бельт. Лейрин выгнулся дугой, захрипел, кровавая пена закипела у него на губах. А потом светловолосый воин опрокинулся навзничь и затих. Воин в нагруднике отбросил стрелу и, прошептав что-то, закрыл умершему глаза.
– Зачем ты кричал? – спросил он, не глядя на ди Марона.
– Зачем? – Поэт облизнул губы. – А разве ты поступил бы по-другому?
– Из-за тебя погибло много воинов. Ты предупредил врага.
– Я лаэданец, – с достоинством сказал ди Марон. – Лучше быть мертвым, чем предателем.
– Славный ответ, – взгляд воина потеплел. – Мне сказали, что ты ищешь дракона. Зачем он тебе?
– Я не могу этого тебе сказать. Это не моя тайна.
– Ты видел дракона?
