а копья их себе заберем. Остальное все семьям верни.
– Ты щедр и великодушен, Фандаг. Прими мою благодарность. А вам, чужеземцы, не стоит ездить по землям маркатов.
– Я езжу где хочу и когда хочу, – вдруг услышал я и понял, что эти переполненные глупой гордыней слова произнес сам. И удивился.
– Сварливый ты человек, Саин, – беззлобно, как-то даже утомленно сказал длинноусый. – Как ты его терпишь, Тивас?
– Он мой друг.
– Не расстраивайся. Прощай же, Бадала. И не забудь, завтра здесь же. Иначе приду в Степь.
– Ты давно знаешь меня, Фандаг.
– Потому и говорю.
Наконец маркаты ускакали.
Синие собирали оружие степных. Сами они, к моему удивлению, не потеряли ни одного, хотя попятнанные были. А Тивас беседовал с Фандагом. Я поехал искать наших заводных и гужевых. Они далеко и не убежали. Ходили поблизости, травку жевали. А вот к ним зверье подойти боялось из-за натянутой на одного из коней шкуры гиршу.
– Бонька, – закричал я, привстав в стременах, и, мелькнув в высокой траве антрацитовой спиной, ко мне прибежал годовалый жеребенок. Правда, с испачканной кровью мордахой. Ужинал.
– Ох, беда мне с тобой, – по-родительски заворчал я, слезая с седла и вытирая его пучком травы, который он тут же схарчил.
Приятнейшее, кстати, ощущение – походить пешком. Так мы и пошли. Мой конь в поводу, за ним остальной транспорт. А рядом Бонька, который то вперед убегает, то под ногами путается, то норовит в подмышку залезть, то в полах шинели плутает.
Так вот и встретился я впервые с Хушшар, этим местным казачеством.
ГЛАВА 13
– Ха, Саин лошадником сделался, – гулко приветствовал атаман, углядев Боньку. – Добрый коник. А что он к тебе как к мамке льнет? Взял где?
– В Степи прибился.
– В Степи, говоришь? – задумчиво нахмурил седые брови Фандаг. – Ну-ну. Не продашь?
– Да нет. Он мне и самому нравится.
– Ну-ну, – опять гуднул в густые усы.
– Старшой, готово все, – доложил гладко выбритый юноша, осадив коня и почти улегшись ему при этом на спину. И горяча скакуна, продолжил доклад: – Маркатов бито два десятка да восемь. А зачепленные не жильцы были – дорезали их. Копий собрали богато. Три десятка да пять. Добрые копья. Ломаные брать не стали. Тела вервием окружили и одеколоном полили, от зверья уберегая, чтоб наш дух чуяли и урону павшим не нанесли.
Я чуть язык не проглотил при слове одеколон, но виду не подал.
– Добро, Ослоп. Уходим.
«Какое замечательное имя для юноши», – подумалось. Тем временем юноша развернул коня, и я увидел причину двусмысленного прозвища. На боку коня действительно был закреплен хорошо отполированный частыми прикосновениями ослоп.
– Гайда, гайда! Саин, поехали. В Степи лишнее время торчать – смерть за усы дергать.
Ну поехали, так поехали.
Я все думал, как наши новые знакомые собираются овраг преодолевать. А когда увидел, как именно… Душа моя предательски эмигрировала в район пяток.
Пришпорив коней, они швыряли их на тот самый трамплин, с которого так успешно влетали в Степь. Причем никто не замешкался. Рутина.
– Давай, Саин, не журысь, – с улыбочкой приободрил меня атаман, когда я, честно говоря, перепуганный, осадил коня.
– А я и журюсь, коника вот подберу. Не здесь же его бросать.
– Лихой ты конник стал, Саин. А перенесет тебя твой-то? И сам ты тяжел, да и коник не мал уже.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – озадачил я атамана народной сентенцией.
А сам тем временем пребывал не только в тихой панике, но и ощущал все прелести раздвоения личности. В то время как моя орала, что все они тут сумасшедшие и прыгать мы никуда не будем, другая дружески похлопывала ее по плечу и удивлялась, а чего бы нам не прыгнуть. И где-то внутри крепла уверенность, как в набившей оскомину социальной рекламе, что все будет хорошо.
Я развернул коня и отъехал.
– Бонька, в седло! – И жеребенок, кувырком вернув свой кошачий облик, плевком взлетел на холку жеребца. Плевал я на конспирацию, проверяльщики хреновы.
– Пошел, – пнул скакуна под пузо.
И время замедлилось, загустело, как глицерин, стало тягучим, как придуманный монахами- бездельниками ликер «Амаретто». Молиться больше надо, а не алкоголь усовершенствовать. И в том, остановившемся, вечно, гулко, редко, медленно били копыта, с натугой таща меня напуганного к глубокому
