свет появился? Это все знают, — ответил Квинт, и, заметив удивленное выражение на лице товарища, махнул рукой. — Я же забыл, что тебе память отшибло.
Он покончил с установкой кола и стал объяснять приятелю, словно неразумному ребенку, ситуацию с личной жизнью легионера:
— Короче, если ты до армии успел такую глупость совершить, то можешь либо оставаться женатым, хотя жить с избранницей тебе все равно никто не разрешит, либо развестись. Никто слова не скажет. Но, если не успел, хвала Юпитеру — ходить тебе холостяком до конца службы, если башку не оторвут раньше. Я вот вообще жениться не собираюсь… Столько баб вокруг!
Он даже сделал широкий жест рукой, проследив за которым, Федор заметил только работающих легионеров.
— Да и зачем солдату жена? — задал Квинт риторический вопрос, — Нет, при желании ты можешь обзавестись бабой и на службе. Даже детей настрогать. Только, брат Тертуллий, это уже не будет считатьсязаконным браком. Баба твоя станет наложницей, а дети незаконнорожденными. Вот так. Те, кто хочет детишек нянчить, в армию не идут. На кой они здесь нужны — из них солдат не получится, каша одна.
Ошеломленный Федор промолчал. Бабы бабами, но семью он планировал завести в любом случае. А выходило, что римское гражданство не только давало ему привилегии, но и кое-что отнимало из личной жизни. Впрочем, личная жизнь у солдата всегда была усеченной. А обратный путь уже не проглядывался. Клеймо с римской цифрой «четыре» на плече ко многому обязывало. Хочешь — не хочешь, а попал — служи. Тем более, как бы сам напросился. «Ну, два года… ну, пять… но, блин, двадцать лет ждать… — не мог прийти в себя Федор. — Интересный получается поворот».
В эту ночь не спалось, и он с некоторой даже радостью заступил в ночную смену караула, когда нестало время его центурии нести дозор. А следующим вечером, отмахав положенные двадцать километров, они прибыли в Тарент.
Дав новобранцам отдохнуть всего лишь ночь, на следующее утро их снова выстроили рядом со своими бараками. Федор заметил, что за последнюю неделю тренировок все рекруты исхудали, пообмяли и притерли снаряжение, больше не выглядевшее новым, но остававшееся, тем не менее, чистым и блестящим — за этим следили строго. Постоянные физические нагрузки давали себя знать. Можно сказать, ребята подкачались. Сейчас они казались уже не теми олухами из окрестных городов и деревень, которых пригнали сюда, как стадо баранов. Постепенно, занимаясь общим, хотя и не легким делом, они начали превращаться в сплоченную массу, хотя до профессионального легиона им оставалось еще далеко. Надо было «понюхать пороху», как сказали бы в прошлой жизни Федора.
— Сегодня, — рявкнул, как обычно, на весь порт Гней Фурий Атилий, вспугнув чаек, сидевших на мачте ближайшей квинкеремы, — мы отправляемся в первый учебный поход. Но не все. Идут только четыре корабля — «Гнев Рима», «Гром», «Хищник» и «Смертоносный». А новобранцы из манипулы Гая Флавия Кросса останутся на берегу, где будут отрабатывать приемы боя на мечах — a solis ortu usque ad occasum.[52]
Центурион замолчал на мгновение, а потом вновь заговорил:
— Мы проведем в море целый день. Будем отрабатывать абордаж. На каждом корабле есть инструкторы из триариев.[53] Слушать их во все уши, иначе я вам эти ненужные штуки пообрезаю! И не зевать в бою. Все! Быстро погрузиться на корабли! Остальное вам покажут в деле.
Послышались крики опционов и старших сержантов — примерно так Федор определил себе должность унтер-офицеров, называвшихся tesserarius[54] и повторявших зычными голосами все отдававшиеся команды так, что было слышно и в самых последних шеренгах манипулы. Такой сержант присутствовал в манипуле один, равно как и опцион по имени Спурий Марций Прок. Но если опциона, рубаку-парня, Федор знал уже неделю — его Гней выбрал из самых задиристых и сообразительных — то о существовании сержанта узнал буквально позавчера, но так еще до конца и не понял его задачу. До сих пор кроме повторения приказов, сержант лишь сообщал пароль солдатам, которым предстояло стоять в карауле. В том числе, естественно, и Чайке. Приносил его записанным на специальной дощечке, а затем забирал с собой. И проверял, сволочь, не заснул ли ты, часом, в карауле от усталости, построив перед этим метров двадцать частокола.
Как рассказывал Квинт, однажды один такой тессерарий в соседнем легионе застукал солдата спящим на посту. Воин дремал себе мирно, уперев подбородок в щит (отличная подпорка!), вроде бдит, а на самом деле — в царстве грез… Так вот, этот унтер настучал кому следует, в результате нерадивого часового забили палками до смерти. Но что самое обидное: после этого всем запретили стоять ночные смены со щитами — чтобы никто не заснул. К счастью, это касалось только «настоящих римлян». В легионах союзников жить было немного проще.
В манипуле Федора таким унтером оказался Гай Люциус Крисп и выделился он буквально два дня назад из среды таких же, как он, новобранцев. Парень не из трусливых, но и не из самых отчаянных. На стену залез в последних рядах и бился не лучше прочих, но должность получил. С тессерарием Чайка пока лично не сталкивался на узенькой дорожке, поэтому и в излишнем сволочизме обвинить его тоже не мог. Время покажет. Хотя Квинт считал, что этот Крисп просто дал денег бычку и раньше других продвинулся по службе.
Разговор о деньгах Квинт завел не зря. Его душила непомерная жаба — ведь Гней не забыл своего обещания, и Федору выплатили тройное жалование за день, которое он отказался тут же пропить или истратить на баб. Да Вентурий еще принес кошелек от вылеченного опциона из манипулы Гая Флавия Кросса. В общем, Федор в одночасье вдруг сделался состоятельным новобранцем. Но от работ не отлынивал и денег центуриону не давал. Куркулил. Мало ли что может произойти, лишние деньги не помешают. Но, собственно, случая потратить их вне стен казармы тоже не представлялось. Служба. Нет, пирушку Федор, конечно, закатить пообещал. Причем в тех же банях. Но без излишеств. Только по маленькому жетону на нос. На крепкозадую Идиллу хватит.
Повинуясь приказам, все четыре названные манипулы разделились и под предводительством центурионов направились к своим кораблям. С каждой квинкеремы на пирс были спущены специальные крепко сколоченные сходни, по которым морпехи поднялись на верхнюю палубу, где выстроились вдоль борта. Все новобранцы из манипулы Гнея, в том числе и Федор, по привычке озирались по сторонам.
Когда они оказались на палубе, и судно после звонких и отрывистых трелей флейтистов, напоминавших свистки, сдвинулось с места, выяснилось, что власть всесильного бычка здесь ограничена. Кораблем, быстро направлявшимся к выходу из военной гавани Тарента, командовал капитан, с виду напоминавший греческого пирата в римском облачении. Возможно, он и являлся греком по крови, как, впрочем, многие жители этого города. Несмотря на блестящие доспехи, шлем с огромным красным плюмажем и дорогой плащ, его выдавал орлиный нос и мощная челюсть. Звали капитана Публий Крац Кальвин, о чем он сам сообщил новобранцам, не дав сказать и слова внезапно присмиревшему бычку, видимо, желая сразу показать, кто на корабле хозяин. Но, тем не менее, командиров было все-таки два — Публий, капитан, отвечавший за мореплавание, и Гней, командир правого крыла первой центурии и всех остальных морских пехотинцев. Тот же порядок — как некогда читал об этом Федор, а теперь видел своими глазами — сохранялся на всех кораблях римского флота.
Честно говоря, эта римская демократия все только усложняла и вызывала у Чайки легкое недоумение. Собственно, на корабле такой порядок он, в принципе, одобрял. Вряд ли Гней был таким же хорошим мореходом, как бойцом. Но вот два консула на армию и, особенно, два командующих, — военных трибуна, — на легион, то есть на одно и то же место, с его точки зрения казалось явным перебором. Тем более, что командовали они через день. У римлян просто не было места в системе, где командовал бы только один человек и постоянно. Впрочем, Федор сейчас выполнял простой воинский долг гражданина Тарента и не слишком беспокоился о том, что еще надумают умники в белых тогах, восседающие на скамьях сената в далеком Риме. Со своими командирами у него путаницы не случалось.
Перед тем, как их отправили заселять четвертую нижнюю палубу, Федор вдоволь налюбовался верхней. Квинкерема «Гнев Рима» в отличие от карфагенской выглядела крупнее. Кроме размеров он обратил внимание и на прочие отличия, замеченные еще во время пребывания в порту. Основными достопримечательностями являлись возвышавшаяся ближе к корме башня, с чьей площадки Публий Крац
