Комиций,[89] как уведомил Гней — морпех заметил огромный черный валун, рядом с которым стояли два каменных льва.
— Это самая древняя могила, — проговорил центурион, перехватив его взгляд и останавливая коня, — священная могила Ромула. Черным камнем древние отметили место, где похоронен основатель великого города.
Посмотрев некоторое время на могилу человека, заложившего в незапамятные времена Рим на этом месте, и убившего ради этого своего кровного брата, несогласного с ним, Федор тронул коня.
— А театры здесь есть? — поинтересовался он, когда Форум и Комиция исчезли за поворотом новой улицы, запруженной народом.
— Ты знаешь, что такое театр? — казалось, Гней удивлен не меньше, чем сам полагал поразить своего спутника, отсталого рыбака.
— Слышал, — соврал опцион. — К нам в Калабрию приезжали странствующие комедианты.
Театр в Риме, конечно, существовал, причем не один, но тот, который показал ему центурион, тоже не произвел на Чайку особого впечатления. Нет, представления в нем играли, но этот театр не походил на колоссальное многоярусное сооружение из камня, разделенное на сектора и способное вместить в себя тысячи поклонников прекрасного. Он был лишь примитивной деревянной площадкой с рядами скамеек возле нее. Федор долго переваривал ощущение убогости, навеянное этими неказистыми подмостками, вспоминая деяния еще не родившегося Помпея,[90] запомнившиеся по нескольким историческим книгам.
Некоторое время ехали молча, пока не показалось следующее, привлекшее внимание Чайки строение. К его немалому удивлению, то, что он издалека принял за стадион, действительно являлось простейшей ареной для упражнений, размещенной на Марсовом поле. Правда, спустя пару сотен лет, насколько удалось припомнить Федору, ее реконструируют и сделают просто великолепной. В нынешние дни здесь тоже проходили бега с колесницами и разнообразные состязания по случаю ежегодных торжеств. Прикинувшись деревенщиной, бывший сержант попросил напомнить ему, о каких, собственно, праздниках идет речь, и Гней немедленно заглотил наживку:
— Ближайшие — «Великие Римские игры в честь трех Капитолийских богов», потом наступит сезон «Плебейских игр», а за ними — состязания в честь Цереры.[91]
— А гладиаторы там будут? — спросил Федор, надеясь услышать отрицательный ответ. Колизея-то, как ни крути, еще не существовало.
Но центурион его огорчил.
— А как же! — ответил он. — обязательно! Что за праздник без боев. Несколько пар на «Великих римских играх» точно выставят.[92]
Федор не стал развивать тему. Гладиаторы, значит, уже есть, и то ладно. Главное, не попасть в их ряды. И Чайка снова переключился на созерцание городских строений, стараясь не вдыхать местные запахи слишком глубоко.
Наблюдая культурный уровень жителей столицы, Федор понял, что в определенном смысле он ниже уровня некоторых завоеванных народов. Очень многое римляне позаимствовали у этрусков — любознательный сын профессора когда-то читал об этом — покоренных раньше остальных, особенно в строительстве. Но практически неоспоримым эталоном служили все-таки греки. На эллинских богов и мифы, пустивших крепкие корни на этой земле, можно и не отвлекаться. А портики, колонны и изваяния богов уже сейчас занимали примерно четверть Рима.
Времена империи, когда здесь один за другим начнут вырастать величественные здания — Форум Мира, Колизей,[93] Арка Тита, колонная Траяна, не говоря уже о сотнях великолепных театров, еще не наступили. Судя по всему, нравы со времен Цинцинната еще не успели сильно измениться. Рим по-прежнему оставался большой деревней, окруженной сотнями обычных селений. Но одно обстоятельство прямо-таки бросалось в глаза — повсюду роилось множество народу. Несмотря на то, что Рим еще не вырос до своих гигантских размеров, им уже владела толпа. Ее дух витал над семью холмами. И этот дух уже готовился требовать крови и зрелищ.
— Сколько здесь солдат? — спросил Федор, когда они покидали Рим той же дорогой.
— Чтобы охранять такую крепость, нужно держать здесь много легионеров, — туманно заявил центурион. — Она способна вместить десятки тысяч человек.
— Десятки тысяч только для обороны Рима?
— Это сердце, — снисходительно ответил Гней, — и его нужно защищать.
Глава двенадцатая
Цизальпинская галлия[94]
В свитке, что привез главный центурион своему командующему, содержался приказ, обязывающий Памплония прервать свой приятный визит. Военный трибун немедленно, хотя и с кислой физиономией, отдал соответствующие распоряжения, а Гней сразу уведомил морпехов, что они получили новое задание: временно перебросить часть сил из морского корпуса Тарента на север для поддержки первого легиона и легиона союзников, стоявших в Цизальпинской галлии. У разведки появились свежие данные, что горные племена готовят новое вторжение на покоренные римлянами территории, и сейчас же началась подготовка к крупной карательной операции, имеющей задачу предотвратить новое восстание галлов. Флоту Тарента, оказавшемуся в относительной близости от Рима, неожиданно выпала роль морской поддержки первого легиона. Вероятно, остальные морские силы Рима оказались заняты, морпехи же Тарента со своей миссией справились раньше намеченного. Первый легион — тот самый легион союзников, где служил друг Гнея центурион Эбуций Гемин Руф. Узнав о содержании приказа, Гней откровенно обрадовался, чего нельзя было сказать о командующем.
Военному трибуну предписывалось немедленно приступить к выполнению приказа. Он и приступил. Но по-своему. Отправил Гнея за подкреплением в луканские земли, а сам остался нежиться в доме сенатора, дожидаясь, пока все корабли стянуться в гавань Остии.
На этот раз они скакали быстро и к вечеру спешились в гавани, где их поджидала флагманская квинкерема «Гнев Рима» и сопровождающие ее триеры. Гней Фурий Атилий во главе своей центурии поднялся на борт флагмана и передал приказ командующего капитану. А на рассвете следующего дня они уже плыли к берегам мятежной Лукании, подняв паруса и обгоняя грузовые караваны с зерном.
Прибыв в скором времени к осажденному порту, к тому моменту уже взятому и сожженному дотла, Гней Фурий Атилий вызвал к себе из лагеря, расположенного, как всегда, на берегу, офицера, руководившего боевыми действиями. А когда кривоногий Клавдий Пойдус Григ явился пред очи, то получил приказ немедленно грузиться на корабли со всем личным составом. Гней распорядился оставить в землях поверженных луканов лишь первый укрепленный лагерь и часть флота, находившуюся поблизости, а также отправить туда половину либурн для усиления. Все остальные корабли он забирал с собой. Основная ударная сила состояла теперь из тринадцати квинкерем, причем только три из них были укомплектованы гастатами — «Гнев Рима», «Сила Таррента» и «Хищник» — остальные же десять, в том числе и двухбашенные, с командами делили старослужащие. Флот дополняли пятнадцать остроносых триер с принципами, в скорости и маневренности этих кораблей Федор уже убедился. Он никогда еще не встречался с галлами, но пребывал в уверенности, что если поступит приказ заблокировать их побережье, то морпехи Тарента справятся с этим без особого труда. Ни одна лодка не проскользнет.
Проскучав у разрушенного луканского порта пару дней, они дождались подхода кораблей с первой стоянки и, наконец, подняв якоря, вся армада направилась в сторону Рима.
— А что если мятежники соберутся с силами и нападут на наш лагерь? — спросил Федор у центуриона, когда они отчаливали от берегов Лукании.
— Не нападут, их уже слишком мало, — заявил Гней Фурий Атилий, разглядывая скалистые, поросшие лесом берега. — Мы перебили многих на этом побережье, а с оставшимися скоро разберутся легионы консула. Луций Эмилий с помощью своих солдат и четвертого легиона союзников Прокула Постумия уже взяли большинство горных крепостей мятежников и пустили им кровь. Дни тех, кто восстал
