наплевать.
В железном герметичном гробу чоруг дождался своего спасителя.
Когда Нарзоев попал на борт «Жгучего ветерка», интеллектуальный планетолет уже частично привел себя в порядок — залатал дыры, а также восстановил привычные для чоругов параметры атмосферы и освещения. В тусклом рубиновом свете суетились ремонтные боты-пауки самого отталкивающего вида. Для перемещений в условиях невесомости чоругские боты использовали полимерные жгуты, которые выстреливались ими по мере необходимости в пол, подволок и переборки, так что сходство с пауками было полнейшим и тошнотворнейшим.
Три мертвых чоруга сидели как живые в своих креслах.
Весь внутренний объем планетолета был замусорен множеством крошечных обломков и ледышек — термометр Нарзоева показывал минус тридцать восемь по Цельсию.
Неудивительно, что чоруг охотно принял приглашение Нарзоева и перебрался на борт «Счастливого». При этом чоруг рассыпался в любезностях и обещал, что, как только боты приведут «Жгучий ветерок» в относительный порядок, он сразу же вернется к себе, чтобы «более не поглощать жизненное пространство гостеприимцев».
С собой чоруг взял только самое необходимое: массивные очки-«консервы», переводчик, баночку с неким зельем и нейропед с полным собранием земных журналов «Вокруг света» за 1861-2620 гг.
— А скафандр? Или хотя бы дыхательный аппарат? — спросил Нарзоев.
— Благодарю, нет необходимости.
Пилот решил не настаивать и перевел чоруга на «Счастливый».
Там Нарзоев, сразу же позабыв о чоруге, закатил ученым скандал по поводу шалостей «дятла», конец которого и застала Таня, когда пришла в сознание.
Но о скандале она позабыла, стоило ей увидеть чоруга. Вот так сюрприз!
Спутникам Тани чоруг был почти полностью безразличен. Пришлось ей взять бразды межрасовой дипломатии в свои руки. За полчаса общения они с чоругом подружились и принялись болтать на разные необязательные темы как старые знакомые.
Наконец чоруг сказал, что «надоел собеседнице своим видом» и потому «оставляет ее самопопечению». Сперва Таня опешила: вовсе не надоел, общаться с чоругом ей было куда приятнее, чем возвращаться к самопопечению, то есть — к тяжелым думам об их незавидном положении. Но сразу вслед за тем она сообразила, что инопланетянину просто хочется побыть одному, ведь он наверняка тоже измотан!
Когда Таня пожелала чоругу приятного отдыха, Нарзоев прицепился к ней с расспросами.
Пилота волновало, «приличный ли человек этот чоруг», есть ли у него официальная виза и прочая паранойя. Таня нехотя пояснила, что их нечаянный гость — «восхищенный», то есть персона по чоругским меркам более чем достойная.
— ...Насчет визы я не знаю. А зовут его Эль-Сид!
— Что за чертовщина? Это же арабское имя! — воскликнул Нарзоев. Тут он вспомнил кое-что из прочитанного в детстве и блеснул эрудицией: — А, я понял! У них табу, да? Они скрывают свое настоящее имя от чужих?
— Строго говоря, имя не совсем арабское, — поправила Таня. — И уж подавно у них нет тех табу, о которых вы говорите.
— Так в чем дело?
— Это норма этикета. Чоруги когда-то делились на различные этносы, как земляне. И языки у них тоже были разные. Когда чоруг собирался в путешествие, он брал себе имя из числа тех, какие приняты на чужбине. Для смены имени проводился особый обряд. И вот в ходе этого обряда благодаря удивительному устройству памяти и повышенной внушаемости чоругов...
— Так, попрошу без лекций, товарищ профессор, — перебил Нарзоев. — При чем здесь все это? Тогда он Васей должен называться. Или Федей!
— Могли бы и сами догадаться, товарищ академик физического труда, — язвительно сказала Таня. — Вешняя, если вы заметили, принадлежит аргентинцам, то есть испаноговорящим. А Эль-Сид, он же просто Сид — герой испанского средневекового эпоса.
— Ах эпоса... Эль-Си-ид... Нет бы Дон Кихот. Или Санчо Панса!
К концу тех бесконечно длинных суток всё стало ясно всем.
Но каждый акцентировался на разных аспектах этой ясности.
Башкирцеву, например, стало ясно, что габовские спецконтейнеры разрушены, а следовательно, ничто не мешает заняться изучением их содержимого.
Штейнгольцу — что «вероятность спасения едва ли превышает десять процентов».
Тане — что наладить здоровый быт на борту планетолета в отсутствие душевой кабины будет ох как нелегко... Спасибо, хоть туалет имелся, причем двухрежимный, то есть вполне гигиеничный также и в условиях невесомости.
Никита, как дважды два четыре, понимал, что «все мы покойники».
А Нарзоев в сопровождении Эль-Сида совершил повторную экскурсию на борт «Жгучего ветерка». Планетолет чоругов в отличие от «Счастливого» имел весьма совершенное глобальное навигационное оборудование. Нарзоеву при помощи Эль-Сида, выступившего в роли переговорщика с искусственным интеллектом планетолета, удалось установить их текущее место в чоругских галактических координатах.
Серьезные затруднения, правда, вызвал перевод данных из одной системы координат в другую, но тут уже помогли взаимная осведомленность Тани и Эль-Сида в реалиях чужой культуры. После двух часов лингвистических и вычислительных консультаций они точно установили, что «Счастливый» находится расстоянии светового месяца от звезды Эпаминонд, вокруг которой вращается планета Пельта. На планете нет больших колоний, но в Астрографическом Реестре она помечена как «наблюдаемая».
Этот расплывчатый термин, как было известно Нарзоеву, означает присутствие на орбите планеты как минимум одной ДИС, «долговременной исследовательской станции». Аббревиатура ДИС, в свою очередь, частенько служила эвфемизмом для небольшой орбитальной крепости военфлота. Но кто бы там ни сидел — ученые, военные, или ученые и военные, — можно было надеяться, что «исследовательская станция» на орбите Пельты внемлет их паническому запросу о помощи и перешлет его по X-связи на крупную базу, а та, в свою очередь, — на ближайший звездолет. Произойдет это, впрочем, в самом лучшем случае нескоро: через месяц. Ведь именно столько потребуется радиоволнам, чтобы достичь Пельты.
Таким образом, Нарзоев и Эль-Сид тоже заполучили свою порцию ясности.
Пилот с горя решил наконец выпить пива, а Эль-Сид отправился читать «Вокруг света» в транспортный отсек, откуда к тому времени были извлечены все ксенообъекты, разлетевшиеся из габовских спецконтейнеров. Объекты эти, как и следовало ожидать, оказались настолько необычными, что Башкирцев по праву старшего поспешил перетащить их в крошечную каюту-лабораторию и там запер в шкаф, который в довершение всего еще и опечатал.
Надолго Башкирцева не хватило. На следующий день шкаф был распечатан и вскрыт.
Четырехдневная возня с Коллекцией, в которой принимали участие все за исключением Эль-Сида, лишь с большой натяжкой могла быть названа «научным исследованием».
На пятый день Никита вдруг заявил, что все они — преступники. И что за Коллекцию им всем достанется по первое число от ГАБ. Возможно даже, их посадят. А уж с работы выгонят — сто процентов.
В принципе это был прогресс. В том смысле, что к Никите вернулась надежда на возвращение домой.
Штейнгольц с Таней только пожали плечами, а вот Башкирцев отнесся к этому рецидиву гражданственности совершенно серьезно. Рецидиву тем более смешному, что случился он перед лицом смертей с именами Удушье, Ноль-Кельвина и Кого-Съесть-Первым, а ближайшего представителя компетентных органов, доведись им идти пешком, они встретили бы только через сто миллионов лет.
Но Башкирцев, видимо, заразился от Никиты уверенностью, что в один прекрасный день к ним
