сенокс.
Но тогда она лишь рассеянно пожимала плечами. По ее лицу я видел — больше всего на свете ей хочется сейчас закурить. Что она и сделала, как только ступила на щебенистый берег спасительного островка.
Оставалась ерунда — вызвать вертолеты.
Глава 2
ИНДРИК-ЗВЕРЬ
После нашего чудесного спасения из Колодца Отверженных прошли стандартные сутки. За это время все мы кое-как пришли в себя — отъелись, отмылись и отоспались.
В привычном, родном армейском окружении все, что видели мы там, внизу, представлялось чем-то вроде длинного, тягостного сна (взять хотя бы массовое «омовение» светом!). Воспоминания о манихеях стремительно отдалились, выцвели, потеряли четкость. Утром следующего дня я уже едва ли сказал бы наверняка, какой масти была умная собака Зири...
Впрочем, хорошо было нам с Таней погружаться в целительные походные хлопоты! А вот у Индрика не было и лишних десяти минут на то, чтобы спокойно, с расстановкой, выпить какао с тостами. Его, как какую-нибудь блондинистую звезду эстрады, хотели все...
Правда, один эпизод из нашей экспедиции я помнил прекрасно. Я имею в виду, конечно, объяснение с Таней, предложение руки и сердца.
Нет, я ни секунды не жалел о содеянном! Хотя осознавал, что в обычной, связывающей по рукам и ногам обстановке военно-научной экспедиции я не решился бы на подобный эмоциональный прорыв. И даже не потому, что трус. Просто привычное, человеческое — я имею в виду милую суету быта, товарищи, завтраки-обеды, планерки и умные веселые разговоры — всегда мешает нам быть собственно людьми. Искренность подменяется вежливой доброжелательностью. Вместо смелости — деловитость, вместо страсти — конфузливые топтания вокруг да около, потому что «нужно быть как все»...
В общем, я был уверен, что поступил правильно. Гордился собой, гордился нами и нашими отношениями. И маленький эпизоду охранного периметра лагеря показал мне, что гордился я не зря, ведь это «мы» действительно существует.
Я проснулся за сорок минут до подъема — просто почувствовал: пора. Постоял под контрастным душем, надел «Саламандру» и вышел из эллинга. Лагерь еще спал. Лишь астроном Локшин, трудолюбиво пыхтя, волок куда-то свой походный телескоп. При этом он, в нарушение инструкций, забыл закрыть забрало своего шлема.
— Доброе утро! — бросил ему я.
— Действительно доброе!— бодро откликнулся Локшин, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. — Вы тоже заметили?
— Что я должен был заметить?
— Муть разогнало! Около получаса назад. Куда только делась, чертовка! Стояла-стояла, вата окаянная... На психику действовала... А потом — исчезла!
— Да, Муть — пренеприятная штука, — согласился я.
— Ладно бы только неприятная! Из-за нее Дунай видно не было!
— Что?
— Дунай. Во-он ту планету! — Локшин указал пальцем в небеса цвета мокрого асфальта, где висел золотой, в едва заметных темно-красных жилах серп размером приблизительно в одну треть нашей земной Луны.
— А-а... Дунай... Извините, я со сна плохо соображаю.
— А теперь — извольте, оптика атмосферы в порядке. Наблюдай на здоровье! Ладно, я пошел, пока солнце не взошло. Нужно успеть все как следует проинспектировать... А то знаете—у меня имеются кое- какие предчувствия... — Локшин таинственно улыбнулся. — Впрочем, всему свое время!
«Предчувствия» я пропустил мимо ушей. Пожелал отечественной астрономии очередных успехов и поплелся к северной оконечности нашего лагеря, на берег. Никаких особенных планов у меня не было, разве только полюбоваться восходом местного солнца, которое звалось у клонов Шиватир, — зрелищем впечатляющим, успокаивающим нервы и выпрямляющим мысли.
Я остановился в нескольких шагах от охранного периметра. Передо мной поблескивала паутина самого зловещего вида, растянутая между титанировыми шестами с интервалом в десять метров. Наш осназ использовал при устройстве лагеря охранную систему «Арахна», которая могла не только заранее предупредить о появлении непрошеного гостя, но и спеленать его по рукам и ногам при попытке проникновения в лагерь. А в случае необходимости и умертвить, конечно.
Отщелкнув забрало — ведь Муть действительно схлынула, а значит, можно было без усилий дышать тяжелым влажным воздухом, — я с удовольствием закурил. Но не успел я сделать и Двух затяжек, как кто-то нежно тронул меня за плечо.
Таня! Щечки румяные, глаза сияют, из-под шлема выбилась платиновая прядка.
— Танечка, милая! Как спалось? Вы сегодня ранняя пташка! — сказал я, пожирая ее глазами.
— Даже и не знаю, что вдруг случилось, но где-то двадцать минут назад я почувствовала, что пора вставать. Необходимо просто! Сбегала в душ — и меня неодолимо потянуло на улицу. Оказалось, не напрасно — здесь стало так красиво! В общем, я вышла из нашего эллинга и зашагала куда глаза глядят. Как вдруг смотрю, кто-то еще, кроме меня, на волны любуется. Подошла ближе. Оказалось — вы! — Таня очаровательно улыбнулась.
— Вот и здорово! Будем любоваться вместе и всю красоту умножать на два.
Мы стояли рядом, бок о бок, и жадно всматривались в набухающий розовым, лиловым, кораллово- красным, фламинговым и жемчужно-голубым горизонт. Вот-вот из унылого моря нехотя выползет червленый солнечный диск и наступит настоящее утро.
Мы не разговаривали — нам и так было хорошо. Ведь каждый из нас думал не только о своем, но также и о нашем общем. Это, черт возьми, приятно: не сговариваясь, просыпаться вдвоем за сорок минут до подъема просто потому... просто потому, что способности к телепатии свойственны не только манихеям, но и влюбленным.
Хотя и нет никакой телепатии, как нас учат...
Утренний воздух бодрил, даже горячил кровь — и мы с Таней улыбались счастливыми улыбками людей, к которым мир, как избушка на курьих ножках, повернулся самой праздничной своей стороной. Осмелев, я, с молчаливого Таниного одобрения, приобнял ее за талию. Мы могли бы стоять так целую вечность, если бы за спиной не послышались шаги.
— Эй там, на полубаке! — к нам обращался ефрейтор Зиненко, один из бойцов Свасьяна. — Имейте в виду, эта калиточка, — он указал на едва различимый контур, намеченный голубыми рисками на паутинном полотне периметра, — не для вас придумана!
Ага, а то я не знаю. «Арахна» пропускает только человека, имеющего специальные маркерные устройства, так называемые «шевроны». А «шевроны» имеются только на боевой экипировке осназовцев.
— Да я в курсе. Мы и не собирались, — отвечал я неприязненно. Нет, я не обиделся на «туриста». Я просто охранял наше уединение. Скажите, ну как можно не понимать такой простой вещи — когда парень обнимает девушку, к нему не нужно подходить, и к девушке не нужно, подходить к ним обоим просто аморально!
— Мое дело предупредить. С той стороны все заминировано, — буркнул Зиненко и, к моему большому облегчению, наконец развернулся и побрел восвояси, к неприметной сферической будочке, где коротали
