которую верят только идиоты, но лично я так не считаю.
Тане показалось, что в подчеркнуто дружественном тоне лейтенанта Пушкина она расслышала нерадостные нотки.
В то же время Великий Ричард был полон решимости развлекать публику дальше. Он притоптал окурок каблуком щегольской туфли отменной темно-вишневой кожи и заявил:
— Кстати! Сына! Совсем забыл! Я тебе тут такую штуку привез! Никогда не догадаешься что! Придется угадывать!
— У меня угадывалка сломалась. Говори лучше сразу, — вяло отозвался лейтенант.
— Нет, так не пойдет. Я сказал угадывай! Что привез папочка?
— Ну, бутылку коньяка.
— Не угадал. Вторая попытка!
— Папа, по-моему, ты забыл, сколько мне лет!
— Ничего подобного! Я помню, что восемнадцать. Но пока не угадаешь, не получишь! Ну давай же! Последний раз! — дыша на Таню перегаром, настаивал Ричард Пушкин.
На лице лейтенанта заиграли желваки.
— Хорошо. В последний раз. Ты привез юбилейное издание альбома «Симферопольский театр музкомедии» с золотым обрезом и твоим полнофигурным портретом на обложке, — с расстановкой произнес лейтенант и посмотрел на Таню, словно бы именно там, в ее глазах, обреталось спасение.
— Тепло, сына! Тепло! — выкрикнул Ричард Пушкин, игриво приплясывая на месте. — Мой сюрприз действительно к нашему театру имеет отношение! Мне месяц назад Гюльджан его передала! Секретарша моя! Новая! Короче, не стану тебя и Татьяну нашу дальше томить, вот, держи!
С этими словами Великий Ричард извлек из заднего кармана своих отлично сшитых твидовых брюк пачку видавших виды, перетянутых скотчем конвертов! А точнее — писем! Настоящих бумажных писем, с пестрыми окошками марок в правом верхнем углу, с химической тайнописью штемпелей, с косо приклеенным адресом отправителя. В каждом замине конвертного угла сквозило: перед вами бывалые путешественники по пространству-времени.
Таня издала сдержанный вопль восторга. .Лейтенантже взял пачку из рук отца и, не говоря ни слова и даже не взглянув на письма, переправил ее во внутренний карман своего кителя. Само равнодушие!
— Спасибо. Папа, — принужденно произнес он, и мышца возле его правого глаза несколько раз предательски дернулась. «Такой молодой, а уже нервный тик», — вздохнула Таня.
— Ты что? Не рад, что ли? — выкатил глаза Великий Ричард. Его, как и Таню, озадачила реакция лейтенанта. — Совсем, что ли, озверел? Это же от Кольки письма! От Кольки Самохвальского! Твоего лучшего друга! А ты даже на них не глянул! Я на штемпеля посмотрел — из какого-то Выдрино Колька тебе пишет... Я даже справки навел — на Байкале Выдрино это! Там, наверное, Колька наш служит теперь... Да ты чего такой мрачный стал, Сашка? Ну прямо упырь... С Коляном, что ли, поссорился? Поссорился, да?
— Не поссорился я, папа.
— Тогда что?
— Ничего. Коля Самохвальский погиб. Понимаешь? Погиб.
Таня отвела глаза. Ей вдруг стало почти физически больно — как будто боль лейтенанта напрямую ей передалась.
Даже Ричард Пушкин сбросил маску балагура и весельчака — на несколько минут из-под нее проступило неподдельное, человеческое выражение. На миг переменчивый, бурный, ехидный Ричард стал самим собой — немолодым, одышливым, нездоровым отцом рано повзрослевшего сына.
Лейтенант тоже молчал, рассеянно наблюдая за тем, как редеет толпа курильщиков. На Таню лейтенант больше не глядел. И даже не поглядывал. Почему? Впрочем, Таня догадывалась почему.
Но Ричард Пушкин недаром был режиссером.
— Вот что, ребятушки... — сказал он. — По-моему, пора нам за кулисы. Там уже накрыто и налито. Тем более что жрать хочется — страшное дело!
В тот вечер Таню ждало еще много интересного. Закуски, танцы, разговоры с Александром. Но на душе у нее стало неспокойно — словно где-то внутри взвели пружину, которая бог весть когда распрямится.
К счастью для Тани, Ричард больше не решался волочиться за ней. Не то стеснялся сына, не то, взвесив «за» и «против», раздумал. Не ухаживал за Таней и Александр — по крайней мере в расхожем смысле этого слова.
Впрочем, Тане и не нужно было ухаживаний. Ей достаточно было того, что лейтенант Пушкин, в стройной фигуре которого соединились ловкость, красота и жизненная стойкость десятков блистательных офицеров — пирующих, смеющихся, братающихся вокруг, — находится рядом с ней. Она даже на товарищей по экспедиции сердиться перестала. Ведь если бы они не бросили ее одну в Городе Полковников...
Раз за разом подымая бокал с розовым шампанским за состоявшийся «разгром врага на Восемьсот Первом», за грядущую «полную и окончательную победу» и «безоговорочную капитуляцию разбойничьей Конкордии» вместе с сотнями других незнакомых, разгоряченных этим великолепным днем мужчин и женщин, Таня, однако, не о победе думала. Но лишь о том, чтобы налитое теплом и светом прикосновение, с которого началось ее с лейтенантом знакомство, однажды повторилось.
Глава 8
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА «ЛАЗУРНЫЙ БЕРЕГ»
Возвращение на биостанцию «Лазурный берег» вышло вовсе не таким радостным, как представлялось Эстерсону и Полине, когда они остервенело мечтали о нем в землянке.
Эстерсон знал: так частенько случается с мечтами. «Может быть, все дело в том, что ты, когда мечтаешь о чем-то, как бы выпиваешь всю свою радость по поводу предстоящего события авансом? И когда случается само событие, ничего в том резервуаре радости уже не остается? Выпито все?»
Качхид не соврал. Клонов как корова языком слизала. Уход чужаков был организованным, но поспешным — о чем свидетельствовала, например, брошенная моторная лодка. Собственно, на этой лодке Качхид и прибыл на Лавовый полуостров. Ведь хоть и называл он себя наряду с прочими многочисленными именами «Мощный Духом», однако трусишкой был изрядным и никогда не рискнул бы лишний раз пересечь вплавь пролив, в котором всегда имелась опасность повстречать дварва.
Эстерсон и Полина двигались к биостанции на скафе (Качхид, прихвативший с собой Беатриче, предпочел моторку).
Они молчали. Обоим рисовались печальные картины разоренного врагом гнезда: поломанная мебель, комья грязи на полу, текущие краны на кухне, вульгарные картинки, прикрепленные скотчем над кроватями, и похабные надписи на фарси на стенах загаженного нужника. И еще — запущенный сад, вытоптанный огород и запаршивевший виноградник.
Увиденное, однако, в эту схему не укладывалось.
На биостанции было чисто, как в операционной.
«Тут такой чистоты не было даже в день заселения нашей экспедиции!» — заметила придирчивая Полина.
Полы надраены, занавески постираны, даже диванчик обит новым габардином цвета хаки. Керамическая плитка на кухне и душевых отчищена до первозданного блеска, а на оконных стеклах — ни пылинки! Цветы в горшках на подоконнике политы, даже новые прибавились, ковровое покрытие проутюжено мощным армейским пылесосом, а пятна на нем изничтожены ядреным армейским пятновыводителем...
Последний штрих — засохшая цветочная композиция на столе. Рядом — раскрытый том «Шахнаме», с кружевными пометками на полях.
