мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?
– Я докажу.
Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.
– Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. – Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами, и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. – Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь что делать.
Корагг кивнул, сказал: «богатыри, товсь!» – и навел ствол метателя на Ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…
Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс – мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями, – начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.
Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.
Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.
На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта – все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».
От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более – ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.
Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и – молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.
– Полковник, – сказал он. – Обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?
– Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.
– Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… – он надменно усмехнулся. – Тогда убейте.
– Не имею права.
– Что за напасть! – сказал Фридрих скучливо. – В таком случае, объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. Завитой затылок из портового притона, отдающийся матросам за рваного «василия». Ну, что же вы терпите, эв Агриппа?
– Не имею права, – отчеканил Модест. Его трясло от гнева.
– Зато я имею, – сказал Иван.
– Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным, вроде тебя. Я скорей…
– Заткнись, Фридрих, – оборвал его Иван. – Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты – ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?
Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:
– Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.
– Эв Агриппа, – сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. – Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.
– Смелей, полковник! – подбодрил Модеста Ромас. – «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.
Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным
Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо – злобно.
Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.
На яхте дико завыла сирена.
«Карл Густав был абсолютно прав, – думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису „Славы Фридриха“. – Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису – страшного, точно взбесившийся хищник, – и повелеть: „Отныне се ваш хранитель и защитник!“ О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор, как скончался великий Оскар. Что за последние полвека он – единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».
А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова – не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, – и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные, в общем-то, мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.
Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.
О том, что только человек беспределен.
Только человек.
Только он.
ОМЕГА
…Если пересечь кольцо Сорока четырех островов, и начать