свободными людьми ради сохранения их прав, не исчезнет с лица земли.
В самый темный час нашей борьбы мы видели грядущий рассвет. Час нашей победы близок. И вот сейчас, призывая вас к беспощадной борьбе за нашу землю и нашу свободу, за нашу страну, за независимость нашего образа жизни, я смиренно обращаю надежды к Тому, чья милость никогда не оставляет правое дело. Боже, благослови эту страну и ее дело!
И да поможет нам бог!
Ричмонд, Виргиния».
Эту речь наверняка запихают в учебники — когда-нибудь потом, и несчастные ребятишки будут зубрить речь первого президента Конфедерации наизусть…
Раздавшийся сверху шелест кринолина заставляет поспешно сбросить газету на пол. Если это жена или невестка… Они найдут уйму занятий для человека, который наконец прекратил даже дома работать на Джефферсона Дэвиса, но продолжает портить глаза.
— Па-а, не бо-ойся. Это — о я-я.
У дочери местный, тягучий выговор. Соседи из других штатов посмеиваются, но никто из них не скажет, что чарлстонцы уступают в хватке самим янки! Просто поспешать нужно медленно. Вот и Берта такая. Иной раз кажется, дочь просто прошла через комнату, обронив ласковое слово по дороге, — а и плед у отца на коленях поправлен, и горячий чайник пристроился в углу стола — в специальном зажиме, чтобы не опрокинулся и не испортил всю работу. Впрочем, чай это по названию. Ежевичные листья в кипятке, немного патоки — вот и весь напиток.
Разумеется, настоящий чай ему по карману, как бы ни вздували цену спекулянты. Но он не купит ни унции! Блокадопрорыватели должны таскать хинин, а не чай, хлороформ, а не духи. И пушки вместо шляпок и корсетов.
Горацио ла Уэрте легко было так думать и говорить: в доме лишь одна незамужняя девица, да и та носит траур по жениху, что так и не бросил разработанную отцом невесты четырехдюймовку. Сначала ядра, потом гранаты, потом картечь — там дошло до револьверов и банников. Потом — письмо. «Он был одним из людей, составляющих славу нашего корпуса…»
Теперь все женщины в этом доме носят темные цвета. А мужчины щеголяют в сером. Старшего сына, правда, давно не видали — его броненосный таран безвылазно застрял в Северной Виргинии. Зато младший служит здесь же, в Чарлстоне. Броненосец «Пальметто Стэйт» — маленький, но не раз прогонявший с рейда куда больших противников. Сегодня он в море. Спрятался за руинами форта Самтер, ждет — не попробуют ли северяне вновь загородить фарватер набитым камнями брандером?
— Что пишу-ут? Ну, кроме геттисбергского посла-а-ния?
— Что нам следует увеличить ввоз втулок и шпинделей для хлопкоочистительных машин и ткацких станков. Как будто мы не можем изготовить все, что нужно, здесь! Ввозить нужно руду, испанцы на Кубе продадут охотно. Да и вообще — скоро у нас не будет достаточно людей для обслуживания его величества Короля Хлопка… Ну, разве в части, касающейся пироксилина. Берта, ты слушаешь?
— Конечно, па-а. Ты в церковь пойдешь?
— Нет. Я молюсь за чертежами.
— Знаю. Солдаты в Мэриленде должны поминать тебя добрым словом, а не проклинать на чем свет стоит…
Поцеловала в щеку и исчезла, оставив странный аромат, в котором запах персиковой воды мешается с пороховой гарью.
Человек за чертежной доской печально улыбается. В нынешнем Чарлстоне от пушечного дыма не убежать. Почти каждую ночь со стороны моря гремят тяжелые голоса орудий, и у каждого — имя.
Вот тяжело, солидно басит Далгрен, разом и командир эскадры, и ее основное оружие. Размеренно и натужно ахает Родмэн, заходится скоротечной чахоткой батарея полевых Наполеонов.
А вот… этот голос он узнает среди тысяч — как ласковый шепот жены, как задорное пение дочери, как руку сына на плече. Смуглая красавица вороненой стали — семидюймовка Уэрты! Его детище. Его слава. Гордость батальонов тяжелой артиллерии. Черноглазка Уэрта, леди Уэрта. «Пушка, которую не разрывает». Если за ней нормально ухаживать, конечно.
А за окном — новый отрывистый хлопок. В беседу вступил Армстронг. Пока эта сильная рука борется на стороне защитников, но скоро ситуация переменится.
Большое сражение на востоке, с которым было связано столько надежд, выиграно. И что вместо признания Европой? Сначала британский посол рекомендует всем подданным короны покинуть территорию Конфедерации, а потом — война!
«Поддерживайте слабейшего, и пусть они убивают друг друга как можно дольше!». Джентльмен не может руководствоваться таким подлым правилом. Так что обмануть Юг оказалось просто… Ничего. Скоро господину Армстронгу ответят другие пушки. В Балтиморе взят неплохой задел отливок для гладкоствольных орудий. Высверлить, нарезать, стянуть сверху двойными обручами — и выйдет отличное средство от янки! А там заработают рудники в Джорджии и Флориде, пойдет металл…
Мечты. Сейчас нужно закончить схему нарезки трофеев. Составить инструкцию, чтоб местные разобрались. И, прихлебывая чай, взяться за сладкое: доработку очередной адской машинки, изобретенной на Севере.
Не то чтобы совсем новой. Один кентуккиец, Уильямс, уже впихнул армии похожую скорострелку. Она работает очень неплохо — пока не перегревается. Потом от жара затвор клинит.
Если верить письму Джеба Стюарта, сопровождавшему странный шестиствольный агрегат, генерал успел оценить новое оружие — проклятая штуковина встретила его кавалеристов на одной из улиц Нью- Йорка ливнем свинца. Ни свернуть, ни отступить, а в лицо метет виргинская метель, только не снегом, а смертью. Кто успел — валятся на мостовую, прячутся за парными тушами лошадей. Голову не поднять!
Иные высовывали карабин, стреляли вверх не целясь. Голоса тонули в грохоте адской кофемолки, в чавканье рвущих лошадиную плоть пуль. Сколько продолжался этот кошмар? Им показалось, что вечность.
И тут адскую штуковину заело! Не от жара — каждый из шести стволов работает в свою очередь и успевает достаточно остыть. Но огонь прекратился, кавалеристы смогли стрелять прицельно, и суетящийся вокруг замолчавшей машины расчет полег, так и не успев устранить неисправность.
Какую? Гадать бы да гадать, но Джеб, продемонстрировав истинно кавалерийскую быстроту мысли, велел главное — ничего в смертоносном механизме не трогать. Совершенно ничего! Как есть, укутать в полотняный чехол и отправить в Чарлстон. Еле успел! Вокзал рушился под огнем шестифунтовок ополчения штата, от порта наступала морская пехота… Пора было уносить ноги. Джеб, разумеется, унес. И теперь решительно требует: «Хочу такую кофемолку! Только чтобы ее не заедало».
Усталый человек в серой форме — по рукаву извивается капитанский галун — вновь склонился над чертежом. Мечты об устройствах, заменяющих полки стрелков, — хорошо. Но армии нужней полсотни восьмидюймовок…
Когда Берта-Вильгельмина ла Уэрта идет в церковь — чин-чином, с двумя черными служанками позади, — все мужчины оглядываются. Красавица! Правда, большинство кавалеров ограничиваются констатацией этого факта. Берта их волнует столько же, сколько прекрасная статуя в парке. Слишком уж классическим вышло лицо, в котором жгучая яркость черт отца смягчилась спокойными, обещающими мир и уют чертами матери. Если бы ей достались и золотые волосы — в глазах южан она превратилась бы в богиню… даже в траурном наряде. Да что там — особенно в черном! Но судьба не стала спорить с природой и припомнила роду ла Уэрта, некогда промышлявшему гарнизонной службой, а потом торговлей крокодиловыми кожами, женитьбы на индианках. Впрочем, в индейской крови Конфедерация ничего дурного не видит. Пять цивилизованных племен — люди вполне приличные. Двое, чероки и мускоги, заседают в конгрессе. Один из них отличный инженер, до войны строил мосты. Другой — юрист. На Западе воюет чероки — полковник. А сколько еще краснокожих джентльменов — плантаторов, промышленников, врачей… И конечно, солдат. Хороших солдат, что не раз спасали свою армию от полного разгрома. Так что стыдиться тут нечего.
Вот и церковь. Со школы ничего не поменялось: скамья жесткая, проповедь нудная. Спать хочется! Отец-то сидит за чертежами, а требовать в секретари мужчину — и тем более офицера в адъютанты, —
