Борегар на мгновение задумался. Острый галльский разум, не раз заставлявший менять в ходе боя хорошие планы на лучшие, решение отыскал быстро.
— Джентльмены, стыдитесь. Мы не воюем с мертвыми. Мы не воюем и с женщинами, сколь бы алчны они ни были. Полагаю, мы должны отослать это письмо по адресу. Вместе с должными извинениями по поводу того, что серьги и кольца из ушей и с пальцев наших жен и дочерей по большей части отправились за море, в оплату за оружие и лекарства.
Он быстро набросал несколько строк.
— Доставьте это на почту… Отставить. Доставьте это на почту, но сперва загляните в редакцию «Чарлстонского вестника». Да, слово в слово, и хотя бы на вторую полосу…
Посмотреть места сухопутных боев Алексеев выбрался лишь через три дня — когда телеграф отстучал из окрестностей Порт-Рояла, что большая часть северной эскадры там, принимает уголь и боезапас. А значит, можно дать волю любопытству. Отнюдь не пустому — времени по-прежнему в обрез. Но посмотреть на орудия Блэйкли — оба, что удалось вывезти из Англии до охлаждения отношений, — значит взглянуть в глаза будущему противнику. Если война хоть немного затянется, есть вероятность встретить такие на вражеских броненосцах. Нарезные, высверленные под странный калибр в двенадцать и три четверти дюйма, пушки обжились на возрожденной батарее форта Грегг.
Ну а после, конечно, неизбежное паломничество к поверженному северному титану. Вот батарея с единственным орудием. «Болотный черт» — первая пушка, что разорвалась в августе, имела прозвание «Болотного ангела», так эта куда злей — сбит с лафета подрывными зарядами, лежит на боку. Длинный, вовсе не мортирный ствол. Колумбиада Родмэна, вот что он такое! Разом и пушка, и мортира, и гаубица. Пойманный черт бессильно вытянулся по земле и служит сиденьем полудюжине десантников. Солдаты батальона тяжелой артиллерии в бывшем сером и русские матросы в бывшем белом после боя в болоте почти неразличимы. Разве только последние пока сигары курить не приладились. Вот одного угостили… так крошит ножом себе в трубку. Американцы не возражают — мало ли какие у людей бывают причуды?
Зато против — вновь произведенный прапорщик по адмиралтейству. Собственно, почти подпоручик — представление к ордену заработал. Но в душе остался артиллерийским унтером. Ему вид матроса не при деле — острый нож. Сразу послал человека за краской… зачем, спрашивается? Сам заглядывает в огромное дуло. Матерится внутрь, рассчитывая на эхо. В ответ — тишина.
— Зараза северная… — возмущается и тут же делает противоречивый вывод. — Вот бы такую на наш корабль!
— Нет уж. Для нее «Невский» маловат. И заряды только трофейные… Нет, отдадим на завод.
— Уэртам? — щурится. — Дело, Евгений Иваныч. Пусть переплавят во что-нибудь приличное. Из чего можно убивать не только баб с детишками… Эй, ты зачем черную краску притащил? Не годится! Белую давай или хоть желтую. Ну, господин капитан, скажу вам, не тот матрос пошел, не тот. Только человек море понять успеет — а его назад, в деревню. То ли дело было прежде… Служба была!
— Верю, Пантелеймон Григорьевич. Не было б службы, не держали б Севастополь год… И все же — что вы людей попусту гоняете? Зачем нам краска?
— Да ничего такого, вашбродь, — прапорщик по адмиралтейству ответил на упрек привычно и лишь потом вспомнил, что он теперь тоже офицер. Замялся. Потом повторил: — Ничего такого, господин командир. Просто захотелось трофей чуток украсить. Вот этот оболтус и займется. Что хорошо в нынешнем матросе — грамотные. А кто нет, того учат…
Колумбиада уйдет в переплавку. И лишь стеклянные пластинки дагерротипа сохранят ее — выставленную для обозрения на площади — между портом и заводом Уэрта, как раз на половине дороги. Рядом… а кто только не снимался! Вот самая именитая компания: губернатор с женой, русский посланник — с супругой и без, мистер и миссис Пикенс, генерал Борегар, Алексеев. А к пушке уже прицеплены тали. И в сторонке, вне кадра, рядом с высчитывающим что-то инженером — мисс ла Уэрта. Разобиженная! Чуть-чуть не успела увезти добычу, теперь приходится время терять. А ведь одна такая колумбиада — это пять нарезных семидюймовок. У нее сотни людей и лошадей простаивают…
Уж она и не подумает фотографироваться! Зато проволочет пушку по городу. И горожане последний раз увидят надпись не на снимке, на чугуне. Желтую на черном. Чарлстонцы не знали русского языка. Но приписать пониже русского художества перевод оказалось совсем не сложно. Да и за несколько дней, что пушка позорилась на площади, горожане заучили надпись наизусть: «Она стреляла по Чарлстону. Больше не будет».
Интермедия
Тихий океан
Тихий океан больше Атлантического почти в два раза и куда как злей. Но эскадра вице-адмирала Попова подошла к рейду Сан-Франциско почти день в день с явлением Лесовского у Нью-Йорка. Вот только навстречу попался не грозный монитор, а маленькая брандвахта. Для полного счастья, американцы приняли шедший передовым клипер «Абрек» за прославленный южный капер «Алабаму». Похожи. А потому вместо того чтобы постараться уйти под защиту форта Алькатрас, храбро ринулись на перехват (так было и в нашей истории).
Капитан 2-го ранга Константин Павлович Пилкин о войне ничего не знал. Инструкция требовала считать североамериканцев союзниками. А те — стреляют всем бортом и не холостыми. Что ж… Ветер в сторону берега — и врага. А «Абрек» готовился к роли разрушителя торговли. И готовился всю свою службу именно к этому: поворот на противника, абордажные партии — наверх, летят крюки и сети, гремит «Ура!» Какая разница, если противник вовсе не напоминает разоруженного по Парижскому трактату купца? На русском флоте тех времен отлично понимали, что любое соглашение соблюдается Владычицей морей ровно до тех пор, пока способствует защите ее торговли. А потому захват купца с пушками — которым и был американский корабль — тоже отрабатывали.
Дальнейшее напоминало сцену из лучших пиратских времен. Стук деревянных корпусов, крюки и абордажная сеть. Схватка. Сорванный флаг, разметавший по палубе некогда гордые звезды и полосы. Два капитана, у каждого находится вопрос другому:
— Вы что, не «Алабама»?! — у американца.
— Какого хрена?! — у русского.
Недоумение было недолгим. Захваченные газеты быстро разъяснили, какого.
Потом его действия назовут единственно верными. Мелкие пушки брандвахты не слишком опасны, а вот тяжелые орудия форта… Пилкин успел повоевать в Крымскую — под Петропавловском — и прекрасно понимал, насколько трудно выкурить укрепившегося на берегу противника. Но — день пришел, взошла звезда счастливых и наглых. Чужой флаг над обоими кораблями. Семафор в сторону крепости — «Мною захвачена „Алабама“». Русские моряки, врывающиеся на батареи неприступной скалы. Распахнутые казематы. Нет, убийц да воров Пилкин освобождать бы не стал, — но в крепости содержались не преступники, а военнопленные. Русский военно-морской гюйс достаточно напоминал флаг Конфедерации, чтобы поднять его на стенах рядом с Андреевским флагом — и так встретить остальные корабли эскадры.
На следующий день вице-адмирал Попов принял капитуляцию безоружного Сан-Франциско и занял город десантом. Сказка закончилась? О нет, только началась.
Первый подарок: федеральное казначейство. И — золото! Город не успел отправить выкупленную за зеленые бумажки добычу на восток.[1] Тридцать миллионов долларов золотом… Златолюбивый и авантюристичный народ Калифорнии и без того колебался — иных чересчур ярых сторонников Конфедерации правительству Линкольна пришлось арестовать и поместить… ну, разумеется, в Алькатрас.
Теперь Попов получил карманное правительство, крохотную, но совершенно настоящую армию Конфедерации из освобожденных пленных и местное население, неотрывно глядящее на полные «желтым дьяволом» пригоршни русских.
