чем офицеры. Это изменится, но сейчас, на залитом кровью поле Геттисберга, всхлипывающем под ногами, как потерявшийся в толпе ребенок, это так.
Однако статистика — американская наука! — сегодня не просто благосклонна к Джексону, она на него рукой махнула. Либо на истового протестанта опустился свыше покров, сквозь который пули проникать не осмеливаются…
С самого начала атаки генерал шагает в первой цепи бывшей своей бригады, и можно лишь догадываться, сколько стрелков-северян пытаются войти в анналы истории, застрелив легендарного Каменную Стену Джексона. Не преуспел пока ни один.
Вот вражеская бомба превратила в кровавую пыль одного из вестовых, снесла ординарца, подошедшего что-то сказать, — Джексона лишь обдало красными брызгами и обрывками серого мундира. В двух десятках шагов позади, во второй линии, получил пулю в плечо и убыл в тыл нынешний командир бригады Стоунуолла. Знамя бригады дважды перешло из рук в руки, как эстафета славы и смерти, а Джексон остается невредим. Мундир пробит в нескольких местах, в каблуке правого сапога засела пуля — генерал вряд ли вообще это заметил. Был занят, считал — сколько северян придется на каждого из парней первой линии в рукопашной. Пятеро? Семеро? И не станет ли встречный огонь северян тем арифметическим действием, что сломает все расчеты южных командиров…
Но вот — рубеж. До позиций янки осталось примерно триста ярдов. Самых трудных, самых кровавых. Кровавых потому, что триста ярдов — оптимальная дистанция для огня картечью, да и пехота хоть и принуждена тратить время на прицеливание, может садить без поправок; трудных потому, что у людей, что идут сейчас в поредевших цепях, есть запас прочности, безграничный по меркам мирного времени, но медленно истаивающий здесь — с каждым пройденным шагом, с каждым павшим товарищем…
Джексон оглянулся назад. По неуловимым, понятным только ему признакам — как впиваются руки в приклады винтовок, как укорачивают солдаты шаг — он видел, что бойцы достигли предела человеческих сил. Дальше их ведет нечто большее, чем воля или отвага.
Что?
Он и сам не знал…
— Слушай меня! — рявкнул Джексон, перекрывая гром битвы. — Передай по цепи: делай, как я!
И, полуобернувшись к жидким серым шеренгам, генерал процитировал первую строчку из 22-го псалма Давида, именуемого также пастушеским псалмом: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего!»
— «…на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…» — нестройно отозвались ближайшие к нему серые ряды.
Там, за невысокой стеной, возникло движение, и огонь северян ослаб. Джексон не знал, что там случилось, но голос его вырос, заполнил собой ту полоску, что осталась от пройденных наискосок равнин преисподней. Опасность словно исчезла, и даже гибель товарищей порождает лишь холодное желание дойти. За всех, кто не пересек поле.
— «…если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!» — продолжает Джексон.
— «И если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!..» — эхом отзываются солдаты его бригады, и слова псалма расходятся по шеренгам атакующих, словно круги по воде.
Картечь рвет людей в клочья. Они идут.
— «…ибо Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня! — хрипло рычит Джексон, рука его указывает на позиции северян: — Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих?!»
В пехотном сражении, в отличие от батальных картин, редко доходит до штыкового боя. Идти вперед, неся потери, — страшно. Но стоять, видя, как на тебя надвигается бесконечная серая масса, в которой тонут без толку выстрелы, — не легче. Северяне слишком привыкли видеть, как пушечный залп сносит целые ряды — здесь нет ничего похожего. Да и размазанная по всему полю бригада казалась больше. Корпусом. Нет, всей армией Северной Виргинии!
Когда серая пелена подошла достаточно близко, кто-то вздумал крикнуть мятежникам:
— Вспомните Фредериксберг!
Но те даже не сбились с шага, лишь в блеске штыков прибавилось злобы. И верно — что здесь общего? Тогда синие полки катились на позиции Джексона плотными рядами, бригада за бригадой — и так ложились, не дойдя до его позиций кто полмили, кто нескольких шагов… Теперь же стало ясно: серые дойдут.
Вся линия обороны северян извергается огнем и железом, их батареи садят двойными зарядами, на разрыв стволов. Но звучит псалом, и пламя становится откровением, стена из свинца — высшей истиной. Серые цепи идут. Сквозь разлетающиеся во все стороны обрывки плоти. Сквозь всплески крови. Вперед.
— «…умастил елеем голову мою! — Слова Джексона неразличимы в грохоте боя, но солдаты, не слыша, проживают их вместе с командиром. — Чаша моя преисполнена!
— Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей! — гремит над серыми рядами, и никто не способен сказать — произнес эти слова он сам, генерал Джексон или Господь Бог. Слово стало ритмом и музыкой боя, которой подчинились солдаты армии Северной Виргинии, проходя последние шаги на подступах к Кладбищенскому холму. — И я пребуду в доме Господнем многие дни!»
Далеко в тылу армии Северной Виргинии, возле палатки командира 2-й бригады дивизии Лафайета Маклоуза тоскливо и неприкаянно воет громадный серый пес. Как будто знает, что его хозяин только что получил смертельную рану в грудь.
На высотах, над битвой, иноземец-наблюдатель склонился к генералу Ли:
— Это прекрасно! Я рад, что не пропустил такого зрелища.
— А я, напротив, охотно бы его пропустил, — отозвался Седой Лис.
Псалом закончился. Настала тишина. Словно и верно над обескровленной бригадой опустился покров. До невысокой каменной ограды, за которой оканчивалась преисподняя, оставалось десятка два шагов.
Джексон Каменная Стена взмахнул кепи:
— Задайте им деру! Мы прошли ад — теперь их очередь!
И его ребята, в который раз совершившие невозможное, рванулись вперед. Знаменитый боевой клич мятежников стал громче, когда перескочившие стену солдаты обнаружили брошенные пушки и спины улепетывающих янки.
Битва при Геттисберге выиграна. Теперь Роберт. Э. Ли выкраивает из умывшейся кровью, а главное — вымотавшейся армии части, еще способные на день-другой марша. Каждый день, каждый час преследования увеличивают ценность победы. Он это знает, а потому старается как может.
Измученные люди в сером не разбираются в столь высоких материях. Они верят Седому Лису на слово.
— Это действительно нужно? Значит, так тому и быть.
Из семидесяти тысяч южан, пришедших под Геттисберг, двадцать продолжают наступление через день после окончания битвы.
К собственному изумлению, командующий выяснил, что его работа стала гораздо проще благодаря взятым на поле боя трофеям. Не пушкам или винтовкам — их у армии Северной Виргинии и так хватает. Но башмакам, галетам, скоту и обозным упряжкам. Ли ведет армию вперед, не оставляя гарнизонов. Каждый тяжелый шаг усталых солдат переворачивает историю, ставя ее с ног на голову. Или все-таки наоборот?
Глава 1
БОЙ ВПЯТЕРОМ НА ОДНОГО
