небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
Так — не было.
Потому что так быть — не могло.
Потому что бог все-таки помогает правым!
Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны — для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, — она задержалась в порту чуть позже обычного — до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка — для салютов ее и ставили! — и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
На причале, словно по мановению волшебной палочки, возник оркестр, взревела медь — да, медь, и яркая! — начищенных труб, и над волнами понеслась мелодия «Боже, царя храни» со словами гимна Конфедерации, уже поправленного, звучащего не мольбой о победе, а благодарственным гимном:
Вот с борта брошены швартовы, подан трап. И Евгений Алексеев — живой, хоть и осунувшийся от трудной боевой работы и половинных рационов, сходит с корабля, как и положено командиру соединения, предпоследним. Улыбается.
— Мисс ла Уэрта? Счастлив вас видеть. Прошу меня простить за былое — четыре месяца назад я был мальчишкой, — сообщил весело, — да и теперь не вполне повзрослел. Но как-то сообразил, что у умной взрослой девушки есть множество интересов, отличных от моих, и понять, как был глуп, комичен и самонадеян. Тем не менее вы нас встречаете… Значит, мое общество вам по-прежнему приятно или хотя бы полезно. Мы, как прежде, друзья?
— Друзья? — переспросила Берта. — Можно и так сказать. Видишь ли, я почти три месяца была твоей вдовой. И кто я получаюсь теперь?
Лейтенант ла Уэрта прищурилась. Хитро-хитро, довольно-довольно. Словно выиграла главное свое сражение. Хотя противник, вот вредина, совершенно не сопротивлялся!
Ни плакать, ни хлопаться в обморок не стала. Только еще разок, тихонько, повторила свое: «Да». В корабельной церкви зашедшего для переоборудования в броненосный крейсер «Осляби».
Вместо интермедий:
Худой мир
Он почти стал англичанином. Обратный эмигрант, слишком едкий, чтобы его терпели на любой половине Разделенного дома. Впрочем, так теперь говорят только здесь, в Британии. В Новом Свете все проще. Молодой народ — с одной стороны. Мятежники — с другой. Теперь они второй раз за тридцать лет подписывают мир… А ему придется сочинить на эту тему что-то острое для «Панча». Но что? Редактор просит не трогать правительство, Конфедерацию с ее рабством, Север, которому опять не дали добить старого врага. И, конечно, русских!
А что с ними делать, если их десант — нежданный, невозможный, но куда более сильный, чем вся армия метрополии, разбил биваки в курортных местечках и покалывает предместья ежиными иглами штыков. Но пушки замолчали, теперь воюют дипломаты. А ему остается, сунув руки в карманы, мерить шагами улицы и надеяться, что лондонский воздух — свежий, но с примесью угольного дымка — принесет идею. Война войной, а ежемесячный фельетон вынь да положь. За него, кстати, платят дороже, чем за книги, в которых он упорно избегает снисходительного тона по отношению к Северу бывшей Родины, да еще отказывается поливать грязью Юг. Для эмигранта это не разные страны, а кусочки одной.
Вот посольство Соединенных Штатов. Гордый флаг, на котором лишних одиннадцать звезд. У Конфедерации крест украшают уже семнадцать — и три из них тоже лишние. И мятежники, и пограничные штаты давно сделали выбор, но знамена хранят память и амбиции — и не позволяют подписать настоящий мир. В прошлый раз это было «постоянное перемирие». Теперь его собираются назвать «вечным». Да, вечным — пока не чихнет прусская канонерка где-нибудь в Марокко… Пусть на этот раз королю и досталось — тем верней он станет прислушиваться к стареющему Бисмарку. И остается лишь ждать, когда к словам «мировая война» припишут номер «третья»? Лет через двадцать — наверняка. Он до нее доживет. И, как бы ни сложились дела в других частях света, можно быть уверенным: Северную Америку опять пересечет фронт, и солдаты в «полевом ореховом» схватятся с армией в хаки. Двадцать лет назад сражались братья. Теперь закончилась схватка кузенов. Это будет битва второго поколения, живущего раздельно. Может быть, хотя бы после этого северные и южные американцы станут друг другу чужими людьми — и смогут ужиться?
У Сити настороженный вид, словно у пса, который никак не может понять — то ли его спустят на дичь, то ли пнут под ребра. Может быть, завтра будет мир, и начнется нормальная торговля — а может, по улицам поскачут казаки, и вовсе не в парадном строю. И пусть себе боятся! Он не боялся команчей… А что казаки? В первую войну вдоль Миссисипи гуляли куда более кровожадные ребята. Например, всадники Куантрилла. Эти умели вырезать город подчистую. По крайней мере, всех мужчин. Юг терпел разбойников, хотя и не признавал частью своей армии. А как-то под конец войны за Отделение банды пришли в Техас на зимовку — их собрали вместе какой-то байкой, а потом познакомили с «кофемолкой Уэрты». Американцы — нация статистиков. Он припомнил любопытный факт: на теле одного из «всадников», некоего Джесси Джеймса, насчитали сто двадцать семь пулевых ран…
Унылые мысли, а фельетон нужен веселый. Такой, чтобы за искренним смехом люди забыли о собственных бедах. Или настолько же злой. А потому — не заглянуть ли в кофейное заведение? Чашка жгучего напитка способна прочистить мозги! Решено. Хотя, конечно, чашечка кофе в центре Сити обойдется в небольшое состояние. Так что стоит сделать еще сотню шагов, миновать Темпл-бар и вступить на спесивые камни Стрэнда. Цены те же, но здесь хотя бы подадут лучшее. Человек, у которого есть время выбраться на Стрэнд, сумеет оценить напиток. И, разумеется, следует не пожалеть ног и шиллингов, выбрать правильное заведение.
За кассой по традиции — красивая девушка. Раньше, до Первой мировой, это была единственная женщина в заведении, разве только под вывеской кафе обустраивался дом терпимости. Теперь среди посетительниц — женщины-служащие. И сама леди-мэр заглядывает в подобные заведения… но не в это. Здесь не подают сладости, под потолком вьется табачный дым. Клиенты, одетые по последней деловой
