мгновенно, по вековой русской привычке, рухнул на колени и громко взвыл…
— Пруссаки и голштинцы валом валят. Их тридцать тысяч к Петербургу подошло!
Измайловец на храпящем, почти запаленном коне крутился у родных полковых казарм, разрывая диким отчаянным криком рот. И привлек к себе внимание, и началось сразу…
Паника — вещь весьма заразительная. Никто даже не попытался вникнуть в столь бредовое сообщение — ладно голштинцы, те рядышком со столицей, но как же пруссаки так легко от границы самой дошли, да еще такой массой, и при этом ухитрились незамеченными остаться. Но никто не задумался в казармах, хоть народа там собралось изрядно. И никто не отвергнул решительно пьяный вопль одинокий…
Русская душа драки хорошей требовала, так как слишком много водки было уже выпито. Повыскакивали из казарм солдаты, кто на ногах еще держался, гулянку веселую разом прекратив. Повод хороший для всех был — новых гвардионцев «обмывали» в казармах изрядно, с полудня самого, когда государыни-матушки указ объявили…
Повелела императрица лейб-гвардию, что ей верой и правдой послужила, за счет солдат гарнизонных увеличить. Хитрым оказался «генерал Салтыков», меру сию государыне и генеральской консилии предложивший — у ненадежных солдат переводом на привилегированное гвардейское положение дух укрепить, а чтоб соблазна измены в бою у новых гвардейцев не возникло, их роты между двух «старых» ставить и в бою крепко флангами стиснуть.
И воспрянули духом вчерашние затурканные солдаты, а ныне привилегированные гвардейцы, с радостью великой «виват» матушке-императрице Екатерине Алексеевне кричали, живот клялись за благодетельницу свою положить.
Всех новых гвардейцев деньгами щедро наградили, двумя рублями каждого, а «старым» по пять рублей велели выдать. Всю форму лишнюю по казармам собрали или срочно у отставных за щедрую плату купили — обмундировать к утру новые роты полностью.
Прав оказался хитрый господин «Одар», когда предложил три четверти петербургского гарнизона в гвардию одним махом зачислить да по полкам быстро распределить.
Получив гвардейские привилегии и щедрое жалованье, сразу забыли солдаты про день вчерашний. Волками алчными были готовы загрызть любого, кто на их новое положение покуситься пожелает. И драться теперь за матушку-императрицу они будут отчаянно, за новый свой статус. Не понимают пока, глупые, что после победы их положение власть имущие завсегда пересмотреть смогут.
Но были в столичном граде и недовольные, кого милостью обделили и в лейб-гвардию не зачислили. А также многочисленные в Петербурге матросы, с которыми за Кронштадт счеты сводить повсеместно начали, оскорбляя и избивая на каждом углу. И попряталась по подвалам и домам матросня, обиду лютую затаив. А вот невских кирасиров уже почти не осталось — из города в общей суматохе потихоньку сбежали.
Пополнение новыми гвардейцами обмывать всегда хорошо надобно, вот и гуляли напропалую в казармах. А когда панические крики о пруссаках раздались, то все, кто на ногах стоять еще мог, из казарм выбежали, ружья с патронными сумками прихватив. Хоть и пьяные зело были, но об оружии в такую минуту не позабывали.
— Пошли матушку царицу спасать! — С азартом повинуясь призыву, пьяная толпа солдат, почти тысячная, бросилась к дворцу императрицы, сметая все на своем пути, падая в пыль и грязь, блюя на бегу, пугая истошными воплями готовившийся спать город…
— Спасибо за службу верную, мои дорогие измайловцы! — Голос Екатерины Алексеевны — сплошное радушие и материнская ласка. — Жалую вам по рублю вознаграждения за заботу и храбрость!
Будто не ее выдернули только что из кровати и заставили напяливать на себя измайловский мундир, будто не она сейчас вдыхала густой до рвоты винно-водочный перегар гвардейцев и терпеливо выслушивала пьяные признания в любви и верности. Но что делать — Париж стоит мессы…
— Не погуби, государь-батюшка, прости меня, грешного! — Управляющий на коленях подполз к грозному императору. Слезы катились по его морщинистому лицу, и Петр почувствовал себя отвратно.
— Тихо ты! — чуть рявкнул Петр, и толстяк заткнулся. Он взял халат из рук окаменевшего адъютанта, надел, затянул поясок, потом наклонился и рывком поставил хозяина на ноги. Похлопал по щеке:
— Не гневаюсь на тебя, Тимофеич. Скажи всем, чтоб тихо было — моим офицерам и генералу утром в бой. Пусть поспят хорошо. А меня ты сам прости за гнев мой вспыхнувший. Хорошо?!
Хозяин закивал, стал целовать руки. Петр царственно погладил его по седоватой шевелюре и сказал:
— Иди, отдыхай, сын мой, но утром всех накорми хорошо.
— Да, батюшка государь, все сделаем! — Хозяин тут же испарился. За ним в комнату просочился малец с синяком под глазом, проворно схватил толчок и исчез с ним, аки дух бесплотный.
Сразу появился и слуга — глаз тоже подбит, хорошо так подбит, как «тигр» под Прохоровкой, — принес таз и кувшин с теплой водой.
Петр вымыл руки и лицо, вытерся льняным полотенцем. Лакей тут же ушел, неся таз с водой на вытянутых руках, прижав кувшин локтем. Через пару минут появился снова с огромным подносом в руках. Поставил на поставец и быстро расставил все по столу — все простенько, видать, уже учли заранее его вкусы. Зря он вспылил — они все ждали его пробуждения.
Петр отпустил восвояси адъютанта и слугу, а сам с вожделением глянул на стол, сглотнув слюну. Чего там только не было. Сочная ветчина, буженина с хреном, черная икра в стеклянной чашке, вареные красные раки с выпученными глазами, малосольная селедочка ломтиками, с маслицем и колечком лука, с маслинками.
На блюде горка пирогов и расстегаев, рядышком присоседился окорок, горячая жареная курица с хрустящей корочкой, сама просится под нож. А как благоухает свежая клубника! А рыбное заливное — ломтик к ломтику, пластинка к пластинке, и розовые кружки морковки… И три кувшинчика малых — с шипучим квасом, с холодным черешневым соком и с морсом из малинового варенья с медом — Петр быстро произвел дегустацию.
Плюс еще три гнутых вилки, три серебряных емких стопки, льняные салфетки. Он удивился — что за черт, почему все по три?
Дверь тихо отворилась, и в комнату тихо вошли две женские фигуры в знакомых пеньюарах и милых кружевных чепчиках. Петр посмотрел на их фигурки и опять сглотнул слюну. А Наташа с Кларой присели перед ним в книксене, и баронесса воркующе произнесла:
— К услугам вашего величества!
— Правильно, мои красавицы. Царя-батюшку надо накормить, напоить, спать уложить да обиходить. А пока разделите со мной сию трапезу, вкусите простых благ земных, для усталого воина нужных, чтоб раны его кровавые быстрей рубцевались. А для этого нет важнее пищи да ласки женской, любящей и горячей. Первое я вижу пред собой, а во втором на вас надеюсь, что залечите раны мои телесные и душевные.
Петр уже откровенно устал молоть языком всякую хрень, но девушки оказались сообразительными — лучезарно улыбнулись ему присели снова в глубоком книксене, показав чудесные изгибы своих тел, и уже Наташа с придыханием промолвила:
— Мы готовы служить вашему величеству всем сердцем… Душою и телом!
Петр вспыхнул внутри жарким огнем, все было сказано без обычных женских недомолвок. Но с двумя сразу? Или они сами выбор сделают? Или ему самому выбрать? Но лучше с двумя…
— Прошу к столу, вкусим благ.
И вкусили, и поговорили. Ел Петр, а красавицы склевали по кусочку от каждого блюда, и то под навязчивым давлением Петра. Зато девочки беспрерывно щебетали, завалив его информацией, а сам он их только подбадривал, поощрительно вставляя словечки.
Девки по всему прошлись — да уж, казнокрадство процветает и бурлит, как дрожжи в дерьме. И его
