И он благодарен им был, и солдатам, и офицерам. И Ливену с Гудовичем, что понимающе на него смотрели. И внезапно Петр осознал, что теперь они всей душой его, насмерть встанут немедленно, по первому слову.
Будто с пятипудовым мешком на плечах поднялся Петр, поклонился в пояс солдатам, горделиво вскинул голову. Он осмотрел своих солдат цепко и видел, как подобрались они, ожидая его слов.
— Спасибо вам, дети мои! Мы раздавим мятеж, но пусть это будет последняя русская кровь, русскими же пролитая. Пусть льется только вражеская черная кровь, и драться мы будем только за землю нашу, народ наш, да веру нашу чистую, исконную, православную. Клянусь вам!
— Императору Петру Федоровичу, отцу нашему! Виват! — то уже генерал Гудович крикнул, лицом просветлев.
— Виват! Виват! Виват! — многократно прогремело со всех сторон. И Петр видел, как все они самозабвенно кричат — немцы и русские, солдаты и казаки, офицеры с генералами.
— Две чарки водки каждому да по десять рублей за службу верную жалую!
Эти слова Петра были встречены таким же восторженным ревом, а он пошел меж ликующими солдатами, то по-отцовски обнимая кого-то, то похлопывал по плечу. Подошел к плащу, постеленному на траве заботливым Нарциссом, прилег и на небо уставился…
Это был ужас. Разверзся ад — десятки крупнокалиберных орудий двух линейных кораблей безжалостно смели от Сената до Зимнего дворца праздношатающиеся народные толпы свинцовым ураганом картечи. Растерзанные люди падали друг на друга, смертельные крики, хрипы и стоны умирающих и обезумевших людей окутали набережную.
Погибли и были изувечены многие сотни. Смерть здесь не разбирала — рядом с гвардейцами лежали мастеровые, расфуфыренный аристократ с размозженной головой упал рядом со служанкой с растерзанной грудью. Погиб наследник Павел Петрович, и испили с ним ту же чашу граф Никита Панин и многие из придворной свиты.
Но этой жестокой участи избежали императрица с княгиней Дашковой. Кавалергарды выдернули женщин из кровавого безумия и, подхватив под руки, бросились за дворец. Успели — прогремевший второй залп довершил начатое. А с кораблей грянул бешеный многоголосый крик, полный пьяной удали и жестокой лихой решимости:
— Виват императору Петру! Виват! Виват!
Кавалергарды время терять не стали — императрицу и княгиню усадили в карету и, нахлестывая лошадей, помчались прочь из города, в Петергоф, к верной гвардии. Любому из всадников охраны было ясно — Миних всех коварно обманул, а малочисленные гвардейские роты отразить высаживающийся десант не смогут…
Всего пять кораблей смогли ввергнуть уцелевших горожан в шок. Но выжившие не предполагали, что под их ногами разверзлась бездна. Встречая корабли, не сразу заметили, что за этими новоявленными троянскими конями резво двигается морская орда — галеры с десантом, потом фрегаты, бомбардирский корабль, шнявы, яхты. Кроме того, боты и большие шлюпки малыми отрядами стали расползаться по речкам и многочисленным каналам.
Флот старательно и терпеливо накидывал на Петербург густую ловчую сеть, и теперь она была внезапно им брошена. Кроме экипажей на судах были размещены две с половиной тысячи солдат Кроншлотского гарнизона и морской пехоты.
Галеры проскочили береговые батареи, канониры которых разбежались в ужасе, даже не помыслив об обороне и ничем не помешав им швартоваться у причальных свай. Всем кораблям места не хватало, многие просто утыкались носом в берег, и с них тут же сбрасывали широкие и длинные дощатые щиты.
По ним с хриплыми матами и криками, сверкая штыками и тесаками, густо скатывалась пехота и матросня. Ощетинившись жаждавшей крови сталью, дикая орда валом захлестнула всю набережную и, радостно хрипя, ворвалась в город. И все — животный ужас накрыл столицу…
А корабли пошли дальше и сделали залп уже левым бортом. Цель была крепкой, и потому Петропавловская крепость получила уже не картечь — камень дробился ядрами.
Растерявшийся гарнизон забыл о сопротивлении и отчаянно метался по крепостным веркам — и тут же был щедро осыпан картечью. То малые шнявы и галеры стали высаживать десант. Матросы побежали на штурм крепости с бешеной яростью, усугубленной плескавшейся в желудке обильно выпитой водкой — сие питие активно храбрость пробуждает.
Длинные штурмовые лестницы припали к каменным стенам бастионов — лезли по лестницам храбро и густо, срываясь от выпитого, ломая себе руки и ноги.
Но штурмующих это раззадоривало еще больше, как распаляет насильника даже слабое сопротивление жертвы. И с дикими криками ворвались и принялись резать. Приказ императора был выполнен в точности — всех с оружием в руках убивать на месте, пощады не давать никому.
Ворвавшаяся в Сенат матросня рубила всех подряд — и сенаторов в красных позолоченных мундирах, и стряпчих в скромных кафтанчиках. Гвардейский караул был искрошен прямо у парадных дверей — позже родственники не смогли опознать их останки. Спаслись только те, кто вовремя сообразил кричать: «Виват императору Петру Федоровичу!»
Счастливчиками оказались и сам митрополит с церковным клиром, принимавшие присягу на верность Екатерине. Священников лишь испинали тяжелыми матросскими сапогами, содрали облачение, избили в кровь с криками: «Иуды, императора за рубль продавать?!!» — и посадили всех скопом в холодную, о бренности жизни думать, о скорби и печали.
Но в самом городе беспорядков уже не было — матросы занимали крепкими караулами присутственные здания и перекрестки улиц, закрывали кабаки, а тех, кто с пьяной дури противился прекращению халявной выпивки, тут же зверски избивали. А заподозренных в грабежах, насилиях и мародерстве прикалывали штыками, бросая тела на улицах.
Не прошло и трех часов, как на улицах Петербурга воцарился идеальный порядок и мертвящая тишина — как на образцовом кладбище…
Досталось только евреям и гвардейцам. Первым более по привычке — и за процент по займам беспредельный, за наживу алчную, и за то, что всем кагалом собрались ненасытным, и за все «хорошее», ими сделанное — от распятия Христа до наживы на матросском табаке. Отыгрались крепко на иудином семени, благо фельдмаршал Миних на то «добро» свое дал. Какой же на Руси бунт без погрома? Но не убивали — злобы к евреям не было.
Зато мятежных гвардейцев лупили всем табором, без пощады, и свою роль сыграла местная «пятая колонна». В Петербурге, как в любом приморском портовом городе, всегда полно моряков — и как только прогремел клич: «Полундра, наши гвардию бьют!» — мгновенно началось всеобщее веселье.
Тех, на ком был гвардейский мундир, а таких отставных было полным-полно среди аристократии, лупцевали смертным боем, без малейшей жалости, не щадя даже стариков. Гарнизонные солдаты мгновенно отреклись от Екатерины, прокричали: «Виват императору!» — и, примкнув штыки, пошли на штурм гвардейских казарм, убивая на пути мятежных «янычар»…
— Где эта сука?!
Во двор ворвалось несколько разъяренных измайловцев в окровавленных мундирах. Семен Хорошхин сразу же понял, что на этот раз его точно убьют. Не кричать же им, объяснять, что родной брат его спас только для того, чтобы подло обмануть — пять минут назад две насмерть перепуганные мещанки, прибежавшие в ужасе с набережной, поведали ему о кровопролитии, которое учинил флот. И он сразу прозрел…
Дожидаться смерти Семен не стал, резво выпрыгнул из окна, добежал до калитки, открыл ее и тут же метнулся назад — по улице бежали измайловцы. Затравленно оглянулся и спрятался в будке отхожего места, тихо прикрыв за собой дверь. И вовремя…
— Сбежал, хорек подлый! Ищите мерзавца! — свирепый рев гвардейцев довел его до икоты. Где же найти спасение?
И тут Семена осенило — найден путь к сохранению живота. Он отчаянно попытался втиснуться в отверстие, и хоть с большим трудом, но это ему вскоре удалось. Тело погрузилось в густую массу, но
