Ругая бестолковость генералов сквозь стиснутые зубы, отставной офицер планировал этапы эвакуации Белой армии и богатейших складов продовольствия и снаряжения, поставленных союзниками в Архангельск, на Кольский полуостров, поближе к Мурманску и Кандалакше.
Как ребенок лепит куличи в песочнице, Константин с завидной терпеливостью играл в войну — переформировывал в мозгу белые полки и дивизии, перебрасывал с фронта на фронт части и технику…
Сколько раз он соскакивал среди ночи и, упершись лбом в холодное стекло, пытался разглядеть в туманном мареве парящей Ангары дымки чешских бронепоездов на вокзале! Проходящие в темноте редкие прохожие виделись ему пришельцами из смутного времени гражданской войны. То солдатиком в шинели с красным бантом на лацкане и «мосинкой» на плече; то гимназисткой, ежащейся от порывов студеного ветра и кутавшейся в коротенькую шубейку; то казачьим офицером в косматой папахе, мелькнувшим в свете тусклого фонаря желтым лампасом. И иной раз Ермаков чувствовал, что потихоньку сходит с ума!
Он прокручивал в уме знакомые до мельчайших деталей, ставших уже ненавистными, события тех лет: восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый — ну почему, почему все сложилось по самому наихудшему сценарию?
Где талантливые полководцы, где бескорыстные патриоты, где ум, мозг, сердце империи? Неужели кровавая мясорубка братоубийственной войны так быстро смогла все перемолоть без следа? Как же это произошло, как Господь мог допустить это?
Бурлящие в последнее десятилетие в обществе процессы, подобно болотным газам, выбросили наружу неимоверное количество грязи и гнили, тщательно скрываемой долгие годы под лоском официальной версии советской пропаганды.
Константин заново для себя открывал бывшие в свое время непреложными истины и авторитеты. Тот пласт истории страны, который тщательно вымарали, выжгли клеймом белогвардейщины и контрреволюции, вырвали из памяти и сознания поколений, постепенно возвращался из небытия, в совершенно ином свете представали люди и события.
С каждой новой порцией безжалостной правды, почерпнутой из ставших теперь доступными старых книг, мемуаров белых генералов, воспоминаний очевидцев тех лет, опубликованных архивных материалов в его душе закипала беспощадная злоба и ненависть к нелюдям, сотворившим такое с целой страной и с ним лично…
— Не грузи меня, Иваныч! Ты же знаешь, все эти мемуары не для меня. Гонят они там по-черному, скукотища! — шурин вырвал его из омута размышлений. — Пошел я. Я же к тебе на чуток забежал, про лечение сказать!
Сергей извинительно провел руками, видя, как дернулась от обиды Костина щека — человеку выговориться надо, впечатлениями о прочитанном поделиться, а тут такой облом.
— Слушай! Совсем забыл. Цыденжап нашел место, в нескольких километрах от той заброшенной станции. Помнишь, — он похлопал его по здоровому плечу, — о которой я тебе говорил? На Кругобайкальской дороге. Там скальник в распадке углом выглядывает — желтоватый, а под ним камни и ручеек. Но пилить от железки полчаса нужно. Завтра с утра мы до Порта Байкал на мотовозе поедем, к вечеру на месте будем. Снега еще не намело, так что доковыляешь! Зато там любую боль заговорить можно. Поедешь?
— Спрашиваешь?! Ты бы знал, как башка болит, будто гвозди раскаленные в нее забили…
— Там подлечишься. Цыденжап говорит — сильное место. Он тебе отвар сделает на месте, выпьешь.
— Да я мочу ослиную выпью, лишь бы эта боль не донимала. Врачи, сам понимаешь, помочь не в состоянии, а платить мне нечем, с хлеба на воду и книги и так кое-как перебиваюсь, с Божьей помощью.
— Даст Бог, подлечишься. Только вот Цыденжап что-то темнит, толком не говорит, загадками объясняется. Вроде от такого лечения можно и крышей тронуться. Что-то по поводу полной луны болтал, якобы может она навсегда душу человеческую взять…
— Не пугай, я уже пуганая ворона. Если поможет, то я хоть жить нормально смогу. А если нет, то меня гибелью не напугаешь. Особенно сейчас, когда каждый мой день — сплошное страдание. И знай — я старый солдат и видел так много смертей, что и своя меня не устрашит…
На заброшенном разъезде Кругобайкальской железной дороги, неподалеку от станции Маритуй, их ждал пожилой бурят с морщинистым лицом, худой как штырь, на плечах которого, как на вешалке, болтался ремонтный бушлат с эмблемой ВСЖД. Но руки оказались крепкими — они с Серегой за сорок с небольшим минут доволокли его до искомого места.
Заброшенная станция на Кругобайкальской дороге представляла собой четырехугольник закопченных стен без крыши, окон и дверей, порядком загаженный туристской братией, которая активно шарилась в здешних местах уже тридцать лет. Да оно и понятно — как построили Иркутскую ГЭС и провели обходную дорогу на Слюдянку напрямую через сопки, так жизнь в этих местах разом и заглохла. Селения почти вымерли, станции забросили — и остались живописные скалы, туннели и байкальское взморье на откуп любителям туманов и запаха тайги. И лишь дважды в неделю простучит колесами поезд из двух вагонов, в которых и народу-то почти никогда нет…
Как они решили заранее, Сергей поехал дальше до Порта Байкала по своим делам, а Ермаков с Цыденжапом остались.
— Однако решил, да? — Цыденжап хмуро глянул на Ермакова.
— Чего решил? — не понял его Константин.
— Э-э-э! — бурят хитро прищурился, отчего его глаза превратились в узенькие щелочки. — Ты, однако, зачем пришел? Лечиться, да?
— Да! — Ермаков неуверенно мотнул головой. — Или ты сам уже не уверен в том, что сможешь?
— Обижа-а-а-ешь! — протянул тот. — Мой прадед три бубна имел, великий харайн-боо, однако, был, мой дед их от него получил, отец эти бубны мне передал! Цыденжап из рода великих шаманов! Я это место специально берег для хорошего человека. Чтобы оно силу набрало, долго ждать надо было. Водку принес?
Константин кивнул, протянул поллитровку буряту. Тот что-то пробурчал под нос, типа «На себя — и пожалел!», поцокал языком и зашагал к скальнику.
Мать честная! Красота-то какая! Ермаков был на Кругобайкалке второй раз в жизни. Давно, еще в школе, физрук водил их 10-«А» сюда, «на природу». Ехали на электричке до Ангасолки, потом топали еще двадцать километров до урочища. Однако вознаграждение за тяжкий переход было фантастическим: два дня они лазали по скалам, обшарили пару туннелей, навсегда остались очарованы магической красотой этих мест.
Вот и сейчас Константин вдыхал полной грудью воздух, насыщенный непередаваемым ароматом леса, железной дороги, влажного дыхания Байкала и еще чего-то неуловимого.
Где-то здесь ровно семьдесят восемь лет назад не на жизнь, а на смерть сцепились в яростной схватке участники затянувшейся уже на несколько лет кровавой драмы под названием Гражданская война.
Ермаков страстно желал ворваться туда, именно в последний уходящий месяц года девятнадцатого. Суметь помочь, исправить, изменить, отдать всего себя ради того, чтобы отвести надвигающееся со скоростью урагана красное безумие…
— Шибко торопимся! — бурят уже переоделся в «униформу» и перетаскивал к подножию скалы какие-то одному ему ведомые предметы.
Если бубен Ермаков углядел и оценил сразу, то остальные чашки, плошки, тряпье, пара китайских обшарпанных термосов, еще куча всякого барахла откровенно не впечатляли и придавали Цыренжапу вид старьевщика, вызвавший у Константина неприятное чувство дешевого балагана.
Обряжение Цыренжапа не добавляло оптимизма. Потертый синий халат, высокая шапка с разноцветными лентами и бахромой понизу, на поясе, вернее, заменявшей его черной веревке, висели
