– Неужели ничего нельзя сделать? – испуганно спросил я.
Бармен ударил по стойке кулаком и прорычал:
– Посмотри на меня, парень. Мне тридцать восемь, а выгляжу я на семьдесят. Что тут изменишь, когда вся планета из этого вещества? Ничего с ним сделать невозможно, да и бабы не дали бы. А вынь из нас эту хромосому, все станем уродами!
Заметив, что мимо проходит очередная пышная красотка, бармен быстро смахнул со стойки соль. Когда женщина ушла, он налил себе полную рюмку и выпил, не поморщившись. Потом налил мне. Я полез за бумажником, но бармен махнул рукой.
– Послушайте, но ведь можно просто улететь. Мало ли других планет во Вселенной?
Я немедленно пожалел о своих словах. Бармен взглянул на меня так, словно перед ним сидел круглый идиот без капли йода в щитовидке.
– Разве отсюда уедешь? Бабы за эту Афродиту обеими руками держатся. Они здесь и в правительстве, и в армии, и в банках – везде. Куда только не пролезешь за двести-триста лет? Сам понимаешь, рано или поздно все финансы стекаются к ним. Пережив пять-шесть мужей, можно обрасти очень неплохим капитальцем. Думаешь, зачем они ввели въездной ценз, если не затем, чтобы заполучить со всей Вселенной мужиков побогаче?
– И что? Сюда едут? – не поверил я. – Неужели до сих пор не распространился слух, что... Или, может, женщины держат это в секрете?
– Да разве бабы могут удержать что-то в секрете? У них же языки как помело! – с презрением хмыкнул бармен.
– Но почему же тогда сюда едут?
– Ты что, парень, в самом деле не понимаешь? Пускай мужик проживет здесь всего десять лет – зато как царь! Тут все условия: курорты, развлечения, яхты, море, он здесь властелин, не то что где-нибудь! А сколько свободных красоток вокруг – только пальцем любую помани! Кому же захочется уезжать от такой жизни? Да тут год поживешь – и умирать не жаль.
Внезапно бармен напрягся.
– Не оборачивайся! – шепнул он мне.
– Почему?
– Там, кажется, твоя толстуха идет... Ищет тебя.
– Пускай ищет. Пошлю ее куда подальше! Что я, больной – крутить роман с восьмидесятилетней женой моего дяди?
– Тогда тем более не оборачивайся. Старушенция не одна. С ней два здоровенных робота. Ты ничего не натворил?
– Я забыл зарегистрироваться и не заплатил пошлину.
– Дело не в регистрации. Давно живешь у своей старухи?
– Дней десять.
Бармен схватил меня за руку и затащил под стойку.
– Тогда все ясно. У нас существует специальный закон, который дамочки приняли для своего удобства. Если женщина и молодой здоровый мужчина вроде тебя проведут под одной крышей больше недели и за это время ни разу не будут близки, то дамочка имеет право принудить мужчину сделать особый укол, после которого он станет послушен как ягненок. Это мотивируется тем, что раз он водил ее за нос, то должен расплачиваться.
– Этот укол действительно опасен? – заволновался я.
– Уж можешь мне поверить. Будешь на всю жизнь привязан к ее юбке. Я видел парней в сто раз храбрее тебя, которые после укола становились кроткими и пугливыми подкаблучниками. Даже рюмку не осмеливались выпить, пока жена им не разрешит. Впрочем, по-своему они были счастливы, так что если хочешь, я могу ее окликнуть.
– Ни за что на свете! Единственное, чего я хочу, – это поскорее отсюда смыться, – взмолился я.
Бармен усмехнулся:.
– Хорошо тебя понимаю. Толстуха тянет пудов на восемь, и это еще далеко не потолок, если я разбираюсь в женщинах. Ладно, приятель, полезай в тот ящик из-под бананов. Вечером его погрузят на паром, и ты сможешь выбраться с острова.
Так я и сделал. Просидев целый день в ящике, добрался до Гефеса, угнал там флаерс и вышел на орбиту. Спутник, к которому я привязал «Блин», успел переместиться в другое полушарие, и мне стоило больших трудов его разыскать. Поэтому, когда я наконец увидел заплатанный, мятый, но такой знакомый и родной борт своей ракеты, то едва не зарыдал от счастья.
ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ
Свое тридцатилетие я отметил более чем скромно – в пути от Аль Сухайля к Южному Кресту. Из угощений были только бутылка водки и гороховый суп, а из гостей присутствовал один Мозг, которого я с удовольствием не приглашал бы, не будь он привинчен к ракете железными болтами.
Ближе к середине застолья Мозг решил произнести тост и сделал это менторским тоном, не чуждым актерских завываний. Тост был длинным и путаным, и я запомнил из него лишь отдельные фразы: «Выражаю надежду, что вопреки всем трансцендентальным обстоятельствам... исходя из своего немалого жизненного опыта... человек неразвитой души... удручающий... отметить следующие обстоятельства... вызывает тревогу тяга к алкоголю... бестолковые метания... не следует моим мудрым советам... оскорбленным сердцем продолжаю любить и страдать... холостяцкое одиночество... увы, печальный финал, если не последует...»
Так и не дождавшись конца речи, я чокнулся в зеркале со своим небритым отражением и выпил за наше общее (с отражением) здоровье. Пить за здоровье Мозга я не стал, зная, что это нудное сооружение и так меня переживет.
Через неделю, добравшись до Южного Креста, я уже звонил в дверь профессора Коромийцева – ученого с галактическим именем, крупнейшего специалиста в области физиологии гуманоидного мозга. Профессора я знал давно. Хотя лично мы никогда не встречались, но нередко вели философские диспуты по общевселенскому лазернету.
Сей муж оказался настоящим ученым – обладателем лопатообразной рыжей бороды и восточной тюбетейки, гревшей его макушку, – эти тюбетейки почему-то очень любят все профессора и академики.
Когда я вошел, он энергично потряс мне руку:
– Э-э... Вы и есть Тит Невезухин? Очень рад, что вы приняли мое приглашение... Я... э-э... представлял вас, батенька, намного старше... Ваши рассуждения о философах платоновской школы показались мне... э- э... очень любопытными. Вдобавок, что крайне ценно, вы не ограничиваетесь лишь констатацией, но стремитесь пропустить философию через призму собственной личности... Вы не устали с дороги? Нет? Тогда позвольте я покажу вам свой дом, хижину – мою в некоторой степени альма-матер.
Профессор провел меня по своему жилищу. В комнатах, заставленных шкафами с книгами, лежала пыль в полпальца толщиной и царил ужасный беспорядок, с которым не мог справиться допотопный хозяйственный робот, с лязгом раскатывавший по дому на гусеницах. Лишь некоторые комнаты сохраняли еще ускользающие следы уюта. Я предположил, что Коромийцев был вдовцом, и он вскоре подтвердил мою догадку.
Как и большинство строений на планете, дом профессора был одноэтажным, приземистым, с крышей из двух пятисантиметровых броневых плит. Только такая крыша защищала от метеоритов, когда раз в три года Эссенциалия (так называлась планета) сталкивалась с курсирующим по галактике астероидным потоком.
– На самом деле толку от крыши все равно нет. – Коромийцев мимоходом показал мне заплату в потолке. – Представьте, в прошлый метеоритный град я подошел к шкафу за трудами Асклепия и вдруг слышу за спиной грохот. Оборачиваюсь и вижу: на месте письменного стола зияет дыра. Ну, говорю себе, старик, ты еще нужен Всевышнему. Понимаете, что я имею в виду, Тит?
Я согласно наклонил голову. Мы остановились у книжных полок, и профессор любовно провел ладонью
