Василиса Прекрасная, выслушав эту мою речь, кивнула и собралась уж было переводить, как вдруг дверь распахнулась и в комнату, не спрашивая разрешения, ввалилась лжецарица Аленка в сопровождении полудюжины своих головорезов в вороненых кольчугах. Правда, на данный момент эти кольчуги были украшены пушистыми гирляндами одуванчиков.
– Брахма кумарис! – воскликнула Аленка. Где вы прячете великого учителя, о недостойные дети проклятой эпохи?!
– Рехнулась баба, – вежливо констатировал Иван. Аленка меж тем увидала закутанного в простыни махатму и склонилась перед ним в поклоне.
– Ашрам ксива шибана! – певуче заголосила она. Кумарис драхма драхмапутра!
Я озадаченно посмотрела на тезку:
– Разве Аленка тоже знает самскрип?
– Конечно, – пожала плечами Прекрасная, – мы с ней у одних учителей науки превосходили. Что я знаю, то и Аленке ведомо,
Головорезы в одуванчиках тоже поклонились смуглому махатме и по команде Аленки водрузили что-то визжащего учителя на свои широкие; плечи. Потопали к выходу.
– Что это значит? – разгневалась Василиса Прекрасная. Что ты себе, Аленка, позволяешь?
Лжецарица только отмахнулась:
– Не лезь не в свои сани, красавица, а то как бы дитя у тебя не тем боком родилось. Забираю я великого махатму в свой дворец. Буду с ним о премудростях многоразличных толковать да тайны Вселенной расспрашивать. И вы мне супротив того не указчики! – С этими словами Аленка вышла вон, крепко хлопнув дверью.
– Не нравится мне этот махатма, – задумчиво протянул Ваня и достал из кармана ярко-зеленого леденцового петушка. И то, что Аленка за него уцепилась, тоже не нравится.
– Думаешь, паскудство она очередное затеет? – напряглась Василиса Прекрасная.
– Не думаю, – поправил ее Иван. Знаю. Я вспомнила про пленку, полученную через сказочный Интернет:
– Понесем лжецарице ее заказ? Или ей сейчас не до нас?..
– Понесем, – твердо ответствовала моя прекрасная тезка. Только не сегодня, а завтра. Во дворце потолчемся и узнаем, для чего Аленке этот махатма на самом деле сдался…
– Пойду я, что ли, с Сэмом сыграну маленько… – тихо, глядя в потолок, промямлил Ваня.
– Все тебе игрушки, – фыркнула Василиса. Тут такое…
– Это вполне приличное занятие, куда лучше, чем Аленкиным охранникам носы квасить, – вступилась я за муженька. Иди, Ваня, только мышку не раздолби окончательно.
Иван обрадованно слинял в кабинет. Василиса вздохнула.
– По мужу скучаешь? – тоном знатока поинтересовалась я.
Василиса усмехнулась:
– Было б по кому скучать! Бестолковый он у меня, ровно теленок годовалый; иной раз от тоски завыть хочется, на муженька глядючи…
– Зачем выть, лучше песни петь. Ты как, петь умеешь?
– Разумеется, – гордо вскинула голову Василиса Прекрасная, – я ведь, было время, в церковных клирошанках ходила.
– Да когда ж ты успела?
– Долго только сказка сказывается, а жизнь быстро летит, – неопределенно выразилась тезка и, словно прислушиваясь к некой, внутри ее существующей мелодии, запела приглушенным, но чрезвычайно Мягким меццо-сопрано:
А и витязя да нынче не доплачешься,
А и сокола да нынче не докличешься.
Я пойду по чисту полю в белом платьице –
Не царица, не княгиня, не владычица.
Ой тоску мою размыкать больше некому,
Кроме ястреба, неясыти да ворона.
Нынче лебедя не сыщешь, а над реками
Черный дым плывет чужими наговорами.
Слезы падают в траву – да что с ней станется.
Да лисой дорога вьется чернобурок)…
Как была я на земле-то бесприданницей,
Так, наверно, и достанусь ветру буйному.
И не буду ждать ни пешего, ни конного
Избавителя от горечи нагаданной.
За меня не ставь свечу перед иконою.
За меня не одарят тебя наградою…
– Грустная какая у тебя песня, – вздохнула я.
– Загрустишь от такой семейной жизни, – вздохнула и Василиса. Вечно мне приходится своего супруга непутевого из приключений многоразличных выручать.
– Это из каких же?
– Ой, если все рассказывать, – дня не хватит!
– Ну хоть вкратце.
– Вкратце? Ладно. Было это, как сейчас помню, едва мы только повенчались. Еще и месяца-то медового не прошло, а как-то поутру вскакивает мой Ваня с ложа брачного и не позавтракамши за меч да кольчугу хватается.
«Что такое стряслось?» – спрашиваю. «Сон видал нехороший про Соловья-разбойника. Поеду на речку Малинку башку ему сносить». «Что ты, родимый, окстись! С Соловьем-разбойником не всякий богатырь совладает, одному Илье Муромцу легендарному под силу этого свистуна пятипудовой булавой по кустам гонять!» – «Илья геройски голову сложил во время запоя долговременного, – отвечает мой. Так мне, как царевичу, положено защитить родину любимую от происков злодея непотребного!»
И поскакал на подвиги, голова шальная! Ну, думаю, пришла беда, откуда не ждали. Соловей-то он, конечно, разбойник, да только все уж к нему притерпелись и на разбойничества его взирают сквозь пальцы, а богатыри так вообще его уважают за свист и силу немереную.
– Авторитет, значит, – со знанием дела кивнула я.
– Вот-вот! А мой-то, бычок-губошлеп, поехал, думает подвиг совершить! Того не знает, что Соловья победить никак невозможно, поскольку он и не человек вовсе, и не зверь, а так – нечто вроде привидения… Только это привидение может таких плюх всякому ищущему боевой славы навешать – мало не покажется. Вот и получилось: Ваня – по главной улице Соловья воевать поскакал, а я обернулась лягушкой и дворами да околицами помчалась вперед мужа на речку Малинку – разбойника упрашивать, чтоб он царевича пощадил и смерти лютой да позорной не предавал. Уж чего я только Соловью не сулила, чем только не кланялась! Не будь он призраком бесплотным, так, верно, пришлось бы мне, и, женской честью поступиться, лишь бы супруга от гибели спасти. Смилостивился, однако, разбойник, пообещал не губить Ивана, а только пошутить над ним вволю. Так и вышло… – Василиса Прекрасная горестно закусила губку.
– А что же Соловей-разбойник взамен потребовал?
– Каждый год на Святках он теперь невозбранно в град Кутеж прибывает и незамужним девицам, что по ночам на женихов гадают, в бане или в зеркалах свистящим призраком является. Ему развлечение, а с девицами чуть не падучая приключается! А все из-за супруга моего неуемного. Потом было дело, Ваня мой решил с бухты-барахты за три моря отплыть, землю новую открыть. Гостевал у нас о ту пору мореход один, Афанасием звать, так он с ним намылился в путь далекий! «Я, говорит, тебе, жена, птицу жар заморскую привезти обещаюсь. Да еще, как новый край открою, твоим именем его назову. Будет на карте земля Василисия! Али Василия! По-иностранному будет переводиться – Базилия! И вечное там станет лето, птицы райские запоют, мужики штаны белые наденут, а бабам и надевать ничего не надо будет – жарко потому что…» Уж как я его отговорила от этого путешествия, про то отдельный разговор. А теперь думаю – лучше б
