Просветления и Обретения Гармонии была местом, в котором любительницы хайку и сакуры отдыхали от всевидящего глаза своих стражей: между охраной и щедрыми японскими спонсорами существовала негласная договоренность о том, что в этом месте для молитвы и постижения глубин собственного «я» заключенным не станут напоминать о том, что они лишены свободы. Поэтому конвоиры выполняли свои обязанности лишь номинально. Да и кому придет в голову опасаться чуть сбрендивших баб, каждый день в один и тот же час собиравшихся только для того, чтобы бубнить на непонятном языке какие-то то ли мантры, то ли заклинания, красить физиономии театральным гримом и вышивать райских птиц на веерах, которые потом пользовались бешеным спросом в магазинах для любителей экзотики... Веера эти, помимо всего прочего, тоже приносили администрации колонии немалый доход. Поэтому администрация относилась к «просветленным» терпимо, медитациям и прочим чудачествам не препятствовала, хотя отведенный пресловутый Приют все-таки был оснащен сигнализацией и видеокамерой слежения, о существовании которой, впрочем, все медитирующие прекрасно знали.
– Приветствую вас, сестры, – негромко, но звучно говорила Мумё каждой входящей женщине. Небесная река отметила, что сегодня все собрались на удивление быстро. Видимо, не одна Тамахоси ощущала в себе упадок светлых благотворных сил. Всегда жизнерадостная любительница сладких рисовых лепешек, Асунаро была непривычно тихой, задумчивой и бледной; закодировавшаяся алкоголичка, былая красавица бальзаковского возраста, Кагами, нервно и суетливо поправляла медитационные татами, а вечная тихоня Фусими, невзрачная худышка с белесыми ресницами и жидкими сальными волосами вообще, казалось, сидит ни жива ни мертва.
«Что-то стряслось, – начала строить предположения Римма Пустякова, Небесная река. – Или спонсоры бабок больше не дадут, или Мумё в амнистию идет. Или кто-то провинился...»
Ей стало неуютно от одной этой мысли и от воспоминания о безобразной сцене, недавно разыгравшейся между Иринкой-сводницей и Томкой-Тамахоси. Мумё не терпела подобных нарушений дисциплины, утверждая, что они сводят на нет все ее усилия по просветлению заблудших душ и уподобляют женщин бессмысленным скотам, тогда как Учение говорит о том, что в наступающую эру именно женщине будет отведена главная роль во всех земных и даже небесных делах. Поэтому Мумё строго наблюдала за тем, чтобы ее сторонницы не имели никаких суетных, злобных или эротических помыслов, недостойных звания Высшего Существа... Некстати вспомнилось и давнее происшествие, свидетельницей которому стала едва вступившая в сторонницы Учения Римма: одна из женщин во время чтения «Дневников императорских фрейлин эпохи Мейдзи» стала выкрикивать непристойности, обнажаться и предлагать себя в качестве партнерши для лесбийской любви. Мумё тогда прекратила занятия, велела всем покинуть комнату и вызвала для полураздетой и исступленной бунтовщицы конвой. А наутро сексуально озабоченную преступницу нашли в камере мертвой: она вспорола себе горло осколком зеркала в соответствии с правилами сеппуку, принятыми для провинившихся женщин.
«Не паникуй, – одернула себя Римма. – Как Мумё может знать о том, что произошло? Это ведь не у нее на глазах случилось. И потом... почему это все считают, что той лесбиянке именно старуха приказала покончить с собой? Ничего такого не было. Мумё учит целомудрию, сдержанности и мудрости, она выше всего низменного... И поэтому мы ее боимся. Все. Даже менты, наверное».
– Приступим к медитации, сестры, – тем временем сказала Мумё. – Прошу вас занять свои места.
Женщины, беспрекословно повинуясь, расселись, поджав под себя ноги и закрыв глаза. Фусими приглушенно всхлипнула. Мумё поставила на покрытый алым платком столик глиняную курительницу, достала тонкие свечи, и по комнате вскоре заструились горьковато-терпкие ароматы сосны, мандарина и кедра. Из музыкального центра полилась негромкая монотонная флейтовая мелодия, наводящая легкую дремоту. На фоне мелодии голос Мумё казался особенно проникновенным.
– О силы, благословляющие нас извне! О силы, таящиеся внутри нас! Мы взываем и просим. Мы внимаем и ощущаем. Мы повинуемся Учению! Терафим! Терафим! Терафим!
Мумё запела. Точнее, это походило на речитатив на абсолютно непонятном языке. Некоторые фразы Мумё повторяла по нескольку раз, а вслед за ней их твердили нестройным хором и остальные женщины. Небесная река вдруг почувствовала, что в нее вливаются сила и энергия, а разум ее остр до такой степени, что может постичь любую премудрость. Римма иногда сравнивала это состояние с тем, в каком оказалась однажды, попробовав кокаина. Разница состояла только в том, что после медитации не мучила головная боль и не выворачивался наизнанку желудок...
Неожиданно пение оборвалось. Глядя на покачивающихся в трансе женщин, Мумё заговорила на привычном русском языке:
– Земля и воздух, вода и огонь учат нас быть мудрыми. Внемлите! Земля есть знак плодородного смирения – так будьте смиренны, пока не пришел ваш час! Воздух есть знак всепроникающей невидимости – так будьте незаметны и незримы для чуждых вашему Знанию! Ибо незримая рука легче нанесет удар ничего не подозревающему врагу! Вода – знак направленного терпения, так будьте терпеливы, следуя по намеченному пути! Огонь же, сестры, есть знак неотвратимого возмездия, так бойтесь изменить тому, что является для вас священным!... Сестра, именуемая Ина-каэдзи, встань и покайся перед всеми за сегодняшний грех!!!
От последней фразы транс у всех моментально прошел. Ина-каэдзи вскочила, затравленно глядя на Мумё.
– А что я? – жалобно запричитала она. – Я ничего такого не сделала... Тамахоси первая вцепилась мне в волосы и попрекала меня прошлым. Она злобная и неудержимая в своем гневе, разве не так?
Тамахоси закрыла лицо руками, услыхав эти слова, и пробормотала: «О, малодушие!»
– Я знаю, как все произошло на самом деле, – мановением кисти Мумё остановила поток бессвязных речей Ина-каэдзи. – И сужу тебя не за то, что ты, вопреки нашему Учению, дала волю недостойному гневу, а за то, что твое сердце лицемерно, лишено благодарности и веры. Посмотри мне в глаза. Что ты видишь?
Невольно Иринка подчинилась приказу Мумё – так повелительно он прозвучал – и глянула ей в глаза. И от этой процедуры бесшабашно-смелую Иринку встряхнуло так, словно электрический разряд прошел сквозь ее тщедушное, давно не мытое тело. Да это и был разряд. Разряд страха и ненависти.
– Да пошла ты! – завопила Ина-каэдзи так, что с шелковой ширмы посыпались блестки. – Ты уже достала, старуха, в натуре! От тебя толку никакого, один треп японский! Обещала дать нам свободу и власть, а вместо этого мы, как дебилы в психушке, коробочки клеим и веерочки складываем! Провались ты к японской матери со своим Учением! На хрен оно мне нужно!
С этими словами Ина-каэдзи прошла мимо онемевших от ужаса женщин к выходу и крепко захлопнула за собой дверь.
В наступившей затем тишине отчетливо прозвучали слова Мумё:
– Кто еще желает следовать путем Ина-каэдзи?
– Никто... – прошелестел ответ на губах оставшихся женщин.
– Хорошо. – Старуха подошла к полке с деревянными крысами-солдатами, которых вырезала Тамахоси. Взяла одну фигурку – крыса натягивала лук – и сказала: – Я хочу рассказать вам одну историю. О крысах.
Некий сборщик риса в провинции Миямото однажды дерзко оскорбил своего господина, отказавшись исполнять порученные ему обязанности. И ночью в постель нерадивого слуги пробралась большая крыса и стала грызть его ноги. Он убил ее. Однако на место убитой крысы пришли еще две и принялись нестерпимо больно кусать сборщика. Когда же он убил и их, обливаясь кровью от ран и потом – от страха, в его дом ринулось несметное полчище крыс. Они грызли стены и ширмы, разбивали посуду и, наконец, насмерть загрызли самого сборщика. Когда об этом узнал его господин, он сказал: «Крыса – палач, которого посылает судьба. От нее нет спасения тому, кто встал на ее пути. Молите будд и читайте Семь Сутр Лотоса, чтобы вам не привелось попасться этому палачу, ибо непокорные и строптивые глупцы обретают от него лютую и позорную казнь...»
– Это было давно, – после некоторого молчания произнесла Мумё. – Но давнее имеет свойство повторяться. Размышляйте об этом, сестры, и медитируйте, сохраняя чистоту помыслов и деяний.
Пробыв в комнате Просветления и Обретения Гармонии еще с час-полтора, женщины разошлись, приняв благословение их наставницы. А глубокой ночью Тамахоси и Небесная река проснулись в своей камере от страшного, пронзительного крика их сокамерницы, дерзкой Ина-каэдзи. Бросившись к ней, они
