— Беспорядок тут у тебя, магистр, — с ноткой игривого недовольства заявила королева, оглядывая стол, чуть ли не подламывающийся под тяжестью реторт, колб, пробирок, приборов для возгонки и охлаждения. — Боевой конь копыто сломит… А на стенах это ты что по навешал? Уж не тайные ли расчеты и чертежи для наших врагов?
И Абигейл рассмеялась, конечно понимая, что шпион из Уильяма никакой. Просто уже начинала в ее характере проявляться знаменитая, присущая всему роду Владетельниц Ожерелья августейшая стервозность.
— Не извольте беспокоиться, ваше величество! — воскликнул Уильям. — Эти чертежи и уравнения — лишь малая моя попытка объяснить Систему Окон…
— Вот как?! — очаровательно усмехнулась юная королева и при этом посмотрела на своего Главного Советника. — Разве в королевском дворце мало окон, чтобы ими еще занималась и наука?
Абигейл задавала герцогу один вопрос, а в глазах он читал другой: «Как я тебе нравлюсь в этом новом облио василькового бархата? Хорошо ли смотрится жемчуг на моей груди?» Поэтому Главный Советник смешался и вместо приличного ответа лишь посмотрел на властительницу своего сердца умоляющим взглядом. Абигейл чуть скривилась. Герцог не поддержал ее игру.
— Ваше величество! — услышала она голос Гогейтиса. — Та Система Окон, которой я сейчас занимаюсь, не имеет ни малейшего отношения к обычным окнам! Разве только названия схожи…
Лучше бы этого магистр не говорил! Ибо многие знания, как сказано было выше, могут привести к последствиям непредсказуемым.
— Вот как? — Королева отвернулась от Советника и направилась рассматривать большой непонятный чертеж. — Так объясните мне, мой высокоученый магистр, что же сие есть за Система Окон и на кой прах она сдалась Тарсийскому Ожерелью?
Все ученые, даже самые великие, обладают политической близорукостью. Они полагают, что правители с восторгом подхватят их идеи, да еще и выделят деньги из казны, чтоб эти идеи привести в действие. И Уильям Магнус Гогейтис отнюдь не стал исключением в плеяде наивных ученых.
— Я долгое время изучал различные труды ученых прошлого, а также записи древних магов, — начал Уильям. — И однажды меня осенила мысль о том, что некоторые идеи мужей древности — и магов и ученых — сопоставимы! Весьма привлекла меня теория знаменитого чародея Альбертуса Фоненштейна об относительности всего, что мы считаем реально сущим. А тезисы столпа точной астрономии Пауля Хлобола помогли мне понять и в какой-то мере дополнить учение о множественности миров. Впрочем, идею множественности миров развивали многие ученые и маги. Но мысль Пауля Хлобола подтолкнула меня к такой гипотезе: а что, если множественные миры суть зеркала, отражающие Главный Мир?
— Тогда эти миры должны быть одинаковыми.
— О нет! Лишь нашему несовершенному глазу кажется, что зеркала все отражают без искажения! На самом деле все не так. И представьте, королева, что самое дальнее зеркало в вашей опочивальне, получив в себя десятки ваших отражений, отражает…
— Не меня?
— Вас! Но уже изменившуюся… Так и с мирами! И не исключена возможность, что где-то существует мир (и не один!), ставший отражением нашего мира. Или наоборот…
Королева напряженно задумалась. Брови ее свело над переносицей, глаза сверкнули нехорошим грозовым огнем, превращая милую, очаровательную кокетку в женщину, которая под платьем вместо тела носит кинжал.
— И что же, маг, — холодно осведомилась королева, — во всех мирах есть я?
— Конечно! И вы, и герцог, и даже я! Только там мы, в своих основных чертах оставшиеся прежними, возможно, претерпели какие-нибудь изменения. Например, герцог стал рыбаком…
У герцога Рено свело скулы. Он ненавидел рыбу. Во всех ее проявлениях.
— А я из ученого превратился, например, в бродячего артиста или клоуна, потешающего народ! — смеялся маг. — А вы, ваше величество, может быть, стали — ха-ха! — базарной торговкой!
Гром грянул.
— Торговкой, значит? — голосом, похожим на гром снежной лавины, падающей на горную деревушку, спросила Абигейл.
— Ваше величество! — Уильям, кажется, понял, что в своих мудрствованиях зашел слишком далеко. — Это лишь домыслы! Гипотезы! Но я объясню! Эти зеркала — они еще и окна, через которые мы можем заглянуть в другой мир и увидеть там себя или…
Лавина докатилась до несчастной деревушки и погребла ее под собой.
— Вы предлагаете мне любоваться тем, как в другом мире я торгую на базаре? — проскрежетала королева, сразу став старше на несколько лет и злее в несколько раз. — Так следует понимать ваше учение, Гогейтис?
Герцог закусил губу. У заплечных дел мастера на ближайшие два часа будет очень напряженный график работы.
— А что плохого в торговле, королева? — с какой-то странной, совсем нехарактерной для плебея и зависимого человека усмешкой спросил Гогейтис. — Нет ничего позорного в труде. В… достойном труде.
«Четвертует? Или сначала повесит, а потом четвертует? И сожжет на костре. А голову вывесит на городских воротах вместе с его мужским хозяйством, как поступала ее бабка, Ариаль Белоснежная, со всеми своими врагами…»
Абигейл зашлась от ярости:
— Я королева! И я могу быть
«Он не понял, — с какой-то непонятной печалью подумал герцог Рено. — Он еще что-то пытается доказать ей. Твердит про процент искажения, систему прохождения сигнала. Бедняга. Лучше бы он так заботился о своих причиндалах, а не об идеях. Она его все-таки четвертует».
И Главный Советник вдруг понял, что ему отчего-то жаль непутевого ученого, с таким пылом разглагольствующего про невероятную Систему Окон.
«А ведь как бы смотрелась Абигейл в роли торговки, — честно размышлял он. — А в маркитантках ей вообще не нашлось бы равных».
— ГЛАВНЫЙ СОВЕТНИК!
Герцог Рено вздрогнул и прогнал прочь крамольные мысли. Посмотрел на королеву. Так и есть. Уильям Гогейтис добился своего. Точнее, своей. Своей безвременной и жестокой кончины. Но герцог услышал не то, что ожидал:
— Повелеваю своей королевской властью, — Абигейл роняла слова, как будто стучала молотом по листу жести, — злостного еретика и смутьяна, оскорбителя королевы, нарушителя законов Божеских и человеческих, изобретателя безумных теорий и крамольных идей Уильяма Магнуса Гогейтиса лишить всех дарованных Нами привилегий, наград и милостей и под строгим конвоем препроводить на место пожизненного заключения в подземную тюрьму, именуемую Низина Плача! Приказ исполнить немедленно.
Герцог пронзительно посмотрел на королеву. Она встретила его взгляд и отбила, как меч — мечом.
— Выполняйте, Советник. Ответственность заточное исполнение сего приказа я возлагаю на вас — И крикнула: — Стража!
Вбежавшим дворцовым громилам-стражникам она указала пальчиком на тщедушного Гогейтиса:
— Взять его! В камеру пыток!
И вышла, даже не удостоив никого своим королевским взглядом.
— Но почему?! — горестно возопил Уильям, которого стражники уже поволокли к выходу.
«Лучше бы она его сразу четвертовала, — подумал герцог Рено. — Какое-никакое, а милосердие. Это кто-то солгал, что женщины милосердны. Или королев это просто не касается».
С того памятного вечера он перестал посещать опочивальню королевы.
Потому что выполнил в точности ее приказ.
Но заставить себя снова воспылать страстью к женщине, оказавшейся столь жестокой и
